Волк в овечьем стаде - Джей Брэндон

Элиот сурово посмотрел на своего клиента.

— Остин, ты когда-нибудь дотрагивался до Томми в сексуальных целях?

— Я вообще не помню, чтобы я дотрагивался до него. Нет. Я никогда не чувствовал сексуального влечения к Томми.

— А у тебя была такая возможность? — настаивал Элиот.

Остин покачал головой.

— Мы никогда не оставались наедине. На улице мы беседовали на глазах у всего квартала. Этим ограничивались любые контакты.

Элиот удовлетворенно кивнул.

— Почему он вдруг решил обвинить тебя в этом?

— Протестую, ваша честь. Свидетель утверждает, что совсем не знает Томми. Как он может утверждать, что было у мальчика в голове?

— Он свидетельствует о своих впечатлениях. Ваша честь, в компетенции присяжных делать выводы.

Судья Хернандес, как мне показалось, был благодарен Элиоту за явную подсказку, ему не приходилось напрягаться, чтобы придумать, как отклонить мой протест.

Элиот видоизменил вопрос.

— Как вы думаете, почему Томми решил обвинить вас в том, чего вы не совершали?

Остин, казалось, задумался над вопросом.

— Я уже говорил, мне он показался одиноким мальчиком, которому не хватает родительского тепла. Я думаю, он пытался привлечь к себе внимание.

Элиот вполне удовлетворился ответом — он выдержал паузу и произнес столь долгожданные для обвинения слова:

— Я передаю свидетеля.

Прокурор может блеснуть, допрашивая обвиняемого. Разоблачить его наглую ложь. Раскопать какую-нибудь криминальную деталь из прошлого. Прокурору доступно выявить некоторые противоречия в показаниях при слабой защите.

Остина трудно было назвать заурядным обвиняемым, а его адвокат был едва ли не лучшим в своей области.

Они не допустили промашки в показаниях. Выступали как по одним нотам. Мне просто не за что было уцепиться. Блокнот был пуст.

— Привет, Остин, — начал я.

Он вежливо кивнул.

— Привет, Марк.

— Мы с тобой давно знакомы, не так ли?

— Да. Несколько лет.

— Можно сказать, мы были друзьями. Ведь так?

Элиот спросил:

— Нельзя ли перейти к делу, ваша честь?

Слова судьи, принявшего протест, заглушили ответ на мой вопрос.

— Давай поговорим о твоем прошлом, — продолжил я. — Ты женат?

— Нет.

— А состоял когда-либо в браке?

— Не вижу смысла в таком вопросе, — вставил Элиот.

— Вы правда не понимаете, почему это может быть интересно присяжным? — спросил я его.

Элиот не потрудился ответить мне. Он вопросительно смотрел на судью.

— Протест принят, — согласился судья.

— У тебя были серьезные отношения с женщинами? — поспешил я задать вопрос Остину.

— Протестую.

— Я отвечу, — сказал Остин. Он обращался только ко мне. — Без всякого сомнения, у меня были серьезные отношения с женщинами. Но я не собираюсь выставлять их на всеобщее обозрение. Я не хочу причинять беспокойства.

— Как благородно. — Я был предельно искренен.

— Протестую, — ввернул Элиот.

— Протест принят. Держите свои замечания при себе, — приказал мне судья Хернандес. Я даже не посмотрел в его сторону.

— Ты не отрицаешь, что знал Томми Олгрена? — спросил я Остина.

— Не слишком хорошо, — осторожно начал Остин. — Мы мало общались. Я никогда не насиловал его.

— Довольно основательное знакомство в данных обстоятельствах. Ты задерживался в пустующем доме, не так ли? Сколько дней подряд ты там появлялся?

Остин пожал плечами.

— Может, раз семь. Или восемь.

— Сколько времени ты проводил в доме?

— Я думаю, не больше часа, двух. Я очень внимательно отношусь к своим капиталовложениям. Их у меня немного. Я стараюсь избегать ошибок.

— Ты не задумывался, почему тебя так хорошо запомнили дети, хотя, по твоим словам, ты появлялся там всего несколько раз и ненадолго, к тому же минуло два года с тех пор?

— Меня запомнили трое, — холодно возразил Остин, — и то, я уверен, их умело настроили. Их могли предупредить, насколько это важно.

— Они тебе тоже запали в память. По крайней мере, Томми.

Остин задумался, то ли обдумывая ответ, то ли прикидывая, как можно вывернуться.

— У меня хорошая память на лица, — наконец сказал он. — Это профессиональное.

Я сделал паузу, чтобы присяжные могли оценить ответ и задуматься: можно ли запомнить ребенка, которого видел пару раз два года назад?

— Надо полагать, детей потянуло к пустующему дому, когда там появился ты?

— Детей привлекают пустые дома сами по себе, а не новые соседи, — отмахнулся Остин.

— Справедливо, но они сторонятся незнакомых людей.

— Я не… — Остин запнулся. Вероятно, он хотел сказать, «я не замечал этого», но добавил: — Не всегда.

— Но дети приходили к этому дому и помнят, как ты играл с ними. — Я зашел с другого конца.

— Мне кажется, этого никто не утверждал, — возразил Остин. Было заметно, как он пытается сохранять спокойствие. — Я осматривал дом. Выходил во двор, но не предавался детским забавам.

— С какой стати детям играть у чужого дома?

— Дети тянутся ко мне, — слегка смутился Остин. — Так было всегда. Я преподаю в воскресной школе в приходе Святого Михаила…

— Протестую, ваша честь, — резко сказал я. — Эта деталь не имеет отношения к процессу, а является положительной характеристикой самого обвиняемого. Я вижу в этом давление на присяжных.

— Вы просили объяснений, прокурор, — сухо ответил судья. — Протест отклонен.

— Я просто хотел сказать, что мои уроки пользуются популярностью, — развел руками Остин.

— Тебе нравится преподавать, я уверен. Может, ты вождь бойскаутов?

Я сумел вывести Остина из равновесия. Он прикрыл глаза, чтобы скрыть злобный взгляд, брошенный в мою сторону. Справившись с собой, он виновато посмотрел на присяжных.

— Нет, — тихо сказал он.

— Ты опровергаешь показания Томми Олгрена?

— Конечно, — твердо ответил Остин.

— В чем заключается ложь мальчика? Он заходил в дом?

— Нет. Я уже говорил, что никогда не заводил никого из детей в дом.

— А мебель, которую описывал Томми, старая софа и несколько складных стульев?

— Нет. Дом был пуст.

— Неужели ты запомнил обстановку всех домов, которые ты посетил в роли агента по продаже недвижимости?

Он колебался, но только секунду.

— Этот дом я предполагал купить, поэтому осматривал более тщательно.

— Можно сказать, что этот дом запал в душу?

— Я бы не употребил таких слов.

— Томми описывает довольно достоверно, не так ли, Остин?

— У Томми очень живое воображение, — бросил Остин.

Я хотел заставить Остина говорить о мальчике. Мне казалось, что в такие моменты голос Остина мягчает.

— Он помнит, как ты переодевался, — предпринял я новый штурм. — Это правда?

Остин в изумлении посмотрел на меня.

— У меня не было в этом доме одежды.

— Так значит, если кое-кто видел тебя подъезжающим к дому в костюме, а покидающим в джинсах и футболке, он ошибается?

Я блефовал, но Остину это было неведомо.

Он нахмурился, пытаясь вспомнить.

— Если только я направлялся на теннисный корт.

— Значит, Томми прав.

— Переодевания он видеть не мог. Я уже говорил…

— Но факт остается фактом. А поездки на машине? Ты куда-нибудь брал его с собой?

— Нет.

— На какой машине ты ездил, Остин?

Его глаза сверкнули. Он учуял подвох.

— Мне кажется, «континенталь». — Он обернулся к присяжным. — В то время было модно экономить, — пояснил он. В ответ никакой реакции.

— Какого цвета была машина?

— Белого. Может, дети помнят. Простенькая машина. — Он облизнул губы.

— А как насчет салона? Какого он был цвета?

— О, я плохо помню, — но тут же поправился. — Темно-бордовый. Внутри была отделка из бордовой кожи.

— Сплошное кресло или одноместные сиденья впереди?

— Думаю, сейчас во всех машинах одноместные сиденья, правда?

— Значит, одноместные?

— Да.

— В машине было что-нибудь особенное, характерное?

Он снова задумался. В его движениях появилась суетливость. Свидетельское место сбивает спесь с самых самоуверенных. Что говорить о лжецах!

— Не думаю, — сказал он.

— Что было между передними сиденьями? Рычаг переключения скоростей? Бардачок?

Остин подался в мою сторону.

— Каким образом эта машина поможет следствию?

— Ты отказываешься от показаний? — уцепился я. — Или не надеешься, в отличие от Томми, на свою память?

— Протестую, — сурово произнес Элиот, как будто вмешивался в драку дворовых мальчишек. Он загородил от меня Остина. — Прокурор бездоказательно выводит клиента из себя, затевая бессмысленный спор. Мы не на ринге.