Самшитовый лес - Михаил Анчаров

— Как говорил гражданин Паниковский, вы из раньшего времени. Вы мне мешаете, — ответил Глеб.

Глеб ничего не терял. Лишь авторитет его приобретал новые, неожиданные оттенки.

Все было продумано и взвешено на чашах Глебовых весов, но у судьбы свои весы.

"…Приск — имя древнего племени, сын мой… Это имя так и означает — "древние" или "первые". И они жили в Италийской земле, когда еще не было Рима, и не было римлян, и не было этрусков, которые были до римлян… Мы самые древние… Приски… Человек не должен гордиться, что у него много предков… потому что у каждого человека их одинаковое число… Но человек может гордиться тем, что он их помнит и сохранил предание…Мы приски, мы гордимся тем, что мы помним…" Аркадий Максимович присел возле Сапожникова, который дремал на вестибюльном диване и возвращаться на диспут явно не собирался.

— Все качают права? — спросил Сапожников.

— Устали.

Фамилия Аркадия Максимовича была Фетисов, но поскольку все русские слова, начинающиеся с буквы "Ф", греческого происхождения, а в Древней Греции букву "Ф" прежде произносили как "Т" — Фекла — Текла, Анфиса — Антиса, то Мамаев упорно называл его Тетисов, и Аркадий Максимович страдал. Ну а диспут, как и полагается диспуту, тем временем постепенно заходил в тупик.

— Глеб… — сказал кто-то из свиты. — Мы топчемся на месте. Мамаев приободрился, и Аркадий Максимович совсем скис… Нужна завиральная идея.

— Ладно… — сказал злой и веселый Глеб. — Спускайте с цепи Сапожникова.

— Может быть, не стоит?

— Стоит… Они сами напросились.

— А в чем идея его выступления, вы хотя бы знаете?

— Нет, конечно.

— А как же?

— Начнет думать вслух — к чему-нибудь приползет…

— Скажите ему, чтоб хоть повежливей.

Кто-то хохотнул.

Сапожникова… Сапожникова найдите! — зашумели в коридоре.

— Ну зачем это, зачем! — в отчаянии зажал уши Аркадий Максимович.

— Здесь я!.. — раздался нереальный голос Сапожникова. Кто-то опять нервно хохотнул.

— Поднимите ему веки, — сказал Глеб.

Сапожников почесал бровь и начал рассматривать, кто где сидит.

— Ну, что там? — раздраженно спросили из заднего ряда. — Поздно уже.

Сапожников поднял глаза вверх и стал смотреть в потолок. Потом сказал:

— Дело в том, что такое доказательство, что Европа и Америка соединялись сухопутным мостом, — есть…

— Ну да? Бесспорное?

— Пока не найдут опровержения.

— Ну и какое же это доказательство?

— Лошадь.

— Какая лошадь?

— Обыкновенная, с хвостом.

— В самом деле, при чем здесь лошадь? — спросил Аркадий Максимович.

— А при том, что люди в древней Америке есть, а лошади нет… Как же это? А дело простое — люди приплыли, а лошадь пешком ходит.

— К черту все! Бессмысленный разговор, — закричал Мамаев.

— Люди пришли из Азии! Через Берингов перешеек! Понятно вам? Пришли, а не приплыли!

— А почему лошадь не перешла? — спросил Сапожников.

— А почему она должна была перейти?

— Потому что мамонты перешли, бизоны перешли, а лошадь почему-то не перешла, — сказал Сапожников.

— Ладно, разберемся, — сказал Мамаев. — Но к Атлантиде это отношение имеет?

— А действительно — при чем тут Атлантида? — спросил Аркадий Максимович.

— А при том… — сказал Сапожников, — что если двенадцать тысяч лет назад люди в Америке уже были, а лошадей еще не было, то это может означать только одно…

И остановился.

Потому что прислушался к себе — захватило у него дух от того, Что он собирался сказать, или быть может нет? Нет, не захватило. Устал. Устал от идей, которые всегда сначала считались дефективными, а потом оказывалось, что они хотя и дефективные, но не совсем, а в чужих руках играли и переливались и приобретали утилитарную ценность, для Сапожникова недостижимую почему-то.

— Что одно? — спросил оппонент. — Ну что?

Сапожников здесь, в Керчи, много чего узнал и не заметил сам, как вовлекся в чужие древние дела. А как вовлекся, так они сразу стали современными, эти дела, и, мы бы даже сказали, в чем-то животрепещущими.

А так как голова его была устроена таким образом, что не сопоставлять новые сведения со старыми он не мог, то как возьмется сопоставлять, так его дефективное воображение начинает рисовать ему конкретные картины. И он по своему легкомыслию этому не сопротивлялся.

Вот он услыхал, что монголы перешли в Америку из Азии, с Чукотки, и заполнили пустой материк.

И не поверил этому.

А откуда взялись на пустом материке крючконосые индейцы, ничего общего не имеющие с эскимосами?

Для эволюции времени не хватает, а скрещиваться монголам было не с кем. Не проще ли предположить, что люди пришли на пустой континент из другого места? Сначала эскимосы, потом индейцы.

А потом он узнал, что потоп, о котором говорилось в мифах все мира, есть не всемирный потоп, а воспоминание о местных катастрофах различных племен.

И не поверил этому.

Он подумал — все историческое народы пришлые для той для той местности, где их знает история. Откуда же они знают о катастрофах, которые случились до них в этой местности? Не проще ли предположить, что они принесли с собой воспоминания о своих катастрофах? Понимаете? Если в греческих мифах есть миф о всемирном потопе, то не надо искать его рядышком, в Эгейском море, а надо искать его там, откуда они пришли.

А потом он узнал, что Платонова Атлантида это описание идеального города, придуманного Платоном для улучшения реальных городов Греции. То есть утопия.

И не поверил этому.

Он спросил — чем же собирался соблазнить Платон греков-демократов в этой утопии? Уж не царями ли? И еще одна поразительная подробность — откуда Платон узнал планировку ацтекских городов?

А поскольку индейцы-ацтеки и слыхом не слыхали о Платоне, то не проще ли предположить, что и у ацтеков и у Платона были общие сведения?

И тогда Сапожников понял, что все вертится вокруг потопа.

Если был потоп, от которого бежали народы в разные стороны, то была Атлантида. А если потопа не было, то и Атлантиды не было. …И закрыл тогда глаза Сапожников и еще раз проверил доводы. И увидел небывалое. …Пыль стоит до неба от движения бесчисленных племен и кровавая пестрота…

И удивился Сапожников не тому, что в Атлантиду многие верят, а тому, что в Атлантиду многие не верят.

"Лошадка! Вывози!" — возопил Сапожников.

И, отбросив все сомнения, поскакал на неоседланной лошади фантазии и сопоставлений. Позволил своему мозгу думать так, как ему самому хочется, не ограничивая его оглядками и испугом перед чужими мнениями.