Игрок - Рафаэль Сабатини

— Понятно, — он подумал, что, хотя это и не Лоу, но деньги-то при нем принадлежат Лоу, а, собственно, это и имело для них значение. — Деньги принесли? — спросил он.

— Они здесь, — шотландец похлопал по груди.

В мгновенье ока полковник кинулся на него.

Он выхватил из кармана небольшую, но увесистую дубинку и быстро занес ее, чтобы ударить Макуэртера по голове. Этот удар лишил бы шотландца чувств, если бы его реакция также не было мгновенной. Макуэртер увернулся от удара. Дубинка только задела его по плечу. Но не успел де Миль повторить удар, как почувствовал, что не может двинуться, крепко сжатый шотландцем. Они, схватившись, кружили по комнате, задевая и переворачивая мебель. Посуда свалилась вместе со столом на пол и разбилась с таким грохотом, что его было слышно во всем доме.

Полковник задел за одну из ножек стола и повалился на спину, Макуэртер навалился на него сверху. Дубинка выскользнула из пальцев полковника и отлетела в сторону. Шотландец поставил ему на грудь колено, прижимая к полу, его жилистые пальцы тянулись к горлу полковника.

— Помоги, Лестен, — заревел он, — помоги, черт побери.

Но шум борьбы испугал Лестена. Он открыл ставни, взобрался на подоконник и, не обращая внимания на зов де Миля, медленно присел, повис на мгновенье на вытянутых руках, спрыгнул на землю и торопливо убежал.

Руки Макуэртера добрались до горла полковника. Шотландец зло смотрел на него одним глазом, так как перекосившийся парик закрывал ему половину лица.

— Лежи спокойно, бандюга, пока лучники не заберут тебя, — приказал ему шотландец и стукнул его головой об пол. — Лежи спокойно.

Орн понял, услыхав шум, что все пошло не по плану, и выбежал из соседней комнаты. Он увидел, что полковник лежит распростертый под своим противником, которого граф принял за Лоу, поскольку парик закрывал ему лицо.

Увидев своего врага, которого они собирались ограбить, не только не ограбленным, но, наоборот, взявшим верх, граф в ярости лишился последней рассудительности, которая у него оставалась, и, не столько желая помочь полковнику, сколько мстя за свои несчастья, выхватил шпагу и проткнул ею тело врага насквозь.

Шотландец стал оседать, и перепачканный кровью полковник вылез из-под него, ловя ртом воздух. Макуэртер корчился и страшно хрипел несколько мгновений, а потом затих, распростершись на полу.

Встав над ним, Орн крикнул:

— Наконец-то, собака, ты заплатил за все.

Потом он в испуге посмотрел на де Миля.

— Ты дурак! — прохрипел полковник, гладя рукой грудь. — Ты круглый дурак! Что ты наделал?

Орн ухмыльнулся.

— Спас тебе жизнь, — ответил он, так как вопрос показался ему неблагодарным.

— И ты ждешь, что я скажу тебе спасибо, так что ли? Боже, давай сматываться отсюда, пока нас не схватили, а то нас ждет виселица.

Он наклонился, чтобы поднять свою шляпу. Потом пошел к двери. Шум шагов на лестнице заставил его остановиться.

— Окно, — выдохнул он и побежал к нему.

Орн, который был к окну ближе, первым поставил ногу на подоконник. Но он не успел. Дверь распахнулась. Хозяин дома с тремя слугами вошел в комнату.

Одного взгляда на тело, распростертое на полу в луже крови, было достаточно. Двое побежали к окну, чтобы успеть схватить графа, пока он не спрыгнул, а двое других схватили де Миля, который даже не пытался сопротивляться.

Орн обеими руками держался за подоконник и поэтому не смог выхватить шпагу, чтобы оказать сопротивление. Его разоружили, и тяжело дыша, он сдался.

Только когда лучники повели их к тюрьме Ла Турнель, Орн с ужасом осознал, в какую катастрофу он попал. Но с другой стороны, хотя его и арестовали за убийство, он ощущал удовлетворение за совершившуюся месть. Он, наконец, убил негодяя, который ограбил его и соблазнил его жену.

Он подумал, что на этом и надо строить защиту, когда дело дойдет до суда. Он вспомнил, сколько влиятельных врагов успел нажить себе генеральный контролер Его Величества на своем пути к власти, и подумал, что защитников на его процессе будет хоть отбавляй. И они будут поддерживать его, требовать справедливого рассмотрения, а потом добьются его оправдания. Он мог смело полагаться на таких известных дворян, как герцог Ноай, герцог д'Омон и маркиз д'Аржансон, да и вообще на весь парламент. И он уже представлял, как в конце процесса народ приветствует его как освободителя Франции, спасшего ее от тяжелого рабства подлого иностранца, этого шотландского еврея.

Все казалось ему таким логичным и неизбежным, что он чуть было не запел от восторга, когда их с де Милем, тащившимся рядом с видом висельника, вели по улице Венеции.

Сочиненная им героическая драма пошла прахом, когда они прошли половину улицы Сен-Мартен. Охранники неожиданно заставили их прижаться к стене дома, чтобы дать дорогу красивой карете, в которую была впряжена пара превосходных гнедых. На запятках кареты стояли два лакея в бордовых ливреях с серебряной вышивкой. Когда она проезжала мимо них, кожаная занавеска отодвинулась, и из окна выглянул человек в черном парике. У него было суровое, продолговатое, красивое лицо.

И это было лицо мистера Лоу — мистера Лоу, которого граф Орн оставил только что лежать мертвым в луже крови на полу комнаты второго этажа гостиницы «Летящий олень» — направлявшегося в Королевский Банк на улице Кенкампуа.

Когда взгляд генерального контролера вопросительно остановился на арестованных, идущих под охраной, все поплыло перед глазами графа Орна.

Глава 25

Колесование

Графа Орна не объявили спасителем нации. Суд рассмотрел его и полковника де Миля преступление и признал обоих обычными ворами и убийцами и в качестве воров и убийц приговорил их к колесованию.

Орн рассчитывал, что за него заступятся герцоги и пэры, и в этом он не ошибся. Не только герцоги и пэры, но и принцы, начиная с его брата принца Орна, пришли к регенту просить замены приговора. Собственно, выбор был невелик. Принимая во внимание характер преступления, колесование могли заменить только на повешение или обезглавливание. Но это была бы менее бесславная смерть. Уготованная ему казнь покрывала позором членов всей его семьи. В Германии, где у него было много влиятельных родственников, этот позор был столь значителен, что им и трем поколениям их потомков запрещалось бы присутствовать на дворянских собраниях или занимать какие-либо государственные посты.

Но разъяренный совершенным преступлением регент проявил необычную строгость и твердость, сказав просителям, что его долг стоять на страже закона и следить за его неукоснительным исполнением.