Реквием «Вымпелу». Вежливые люди - Валерий Юрьевич Киселёв
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Автобус прижался к обочине и остановился. Протасеня, не выключая двигатель, занялся своими делами. Работающий мотор стал уже привычной степенью готовности для всех наших водителей, чтобы при необходимости мгновенно рвануть с места. Шофёр углубился в изучение карты города. Где, как, у кого он её достал, известно было только ему. Но он не терял ни одной свободной минуты: пока не был занят автобусом или вождением, он изучал по карте город. Понимание, что знание улиц для него, как для водителя, когда-нибудь станет вопросом жизни и смерти, и выживаемости для всей группы, было впитано им в течение всей жизни в спецподразделении.
Мы выслали на перекрёсток свою наружку, подобающе одетых, именно под местный колорит населения города, разведчиков и выставили вокруг машины охранение: мало ли что? И стали ждать результатов рекогносцировки. Местный опер ушёл с бригадой наружного наблюдения и должен был связать там их с такой же местной бригадой специалистов «седьмого флота»[97].
– Самое главное – это не обучение и знания, – а дух! – сказал Кшнякин. Так говорит великий учитель Конфуций… А я добавлю: как раз именно этого самого духа сегодня нас пытаются лишить! Ещё немного побудем в этом бардаке, и от нас, хороших, останется только воспоминание. Вот увидите, они придут ни с чем. Бессмысленность работы быстрее всего уничтожает дух.
По поводу безрезультатности всей нашей поездки все понимали и без Конфуция, но промолчали, а Юрий Игнатьевич, как мудрый и опытный человек, стал развивать первую часть темы, только бы уйти от второй её части. Интуитивно мы понимали, но никто не хотел поверить в обречённость происходящего на неудачу. Отвлечься от серьёзности вопроса и пока, хотя бы какое-то время, не думать о происходящем здесь… Лучше уж о Китае, чем о Баку.
– Я, благодаря Валерию Ивановичу, – сказал Инчаков, – тоже начитался Конфуция и могу сказать, что конфуцианство – это разговор посвящённых на языке понятий: не словами, а домыслами!
– Нет, Юрий Игнатьевич! – понял причину этой темы разговора и поддержал своего друга Кшнякин. – Конфуцианство – это отношение к пониманию мироощущения. Свод правил: «что такое хорошо и что такое плохо…» Расписано всё, от отношения к одежде и еде до познания «правильного пути». За аксиому непререкаемых и незыблемых «столпов вероучения» взяты слова и мысли Учителя. И слово «Учитель» всегда пишется с большой буквы…
– Вы только посмотрите, – вдруг вмешался в разговор, к которому прислушивался от нечего делать, весь автобус, один из «альфистов», – молодцы китайцы! За всю свою историю никогда никого не хают и не унижают. Почитают всех, ни про одного своего императора плохо не говорят… У нас, как следующий приходит, все предыдущие виноваты…
– А что, Конфуций – из императоров?
– Конечно, – продолжил знающий «альфист», – я тоже много про него читал… Но я всё же – про нас… Цари – все, кроме Петра, плохие, Сталин – «культовая» личность, Хрущёв – «творец кукурузный», Брежнев – «позолоченное брюхо», страну до ручки довёл… У нас один только Горбачёв теперь – надежда, – сказал он это без уверенности в голосе и мрачно посмотрел на остальных.
– Это точно! Надежда на перестройку. Вон, за окном все плоды надежды и собираются, – сказал кто-то из присутствующих.
А Кшнякин продолжил как будто бы специально заученную для этого момента фразу:
– Учитель сказал: «Если государством управляют правильно – бедность и незнатность вызывают стыд. Если государством управляют неправильно – то богатство и знатность тоже вызывают стыд…»
– Сила конфуцианства в двусмысленности, а чаще во множестве смыслов слов Учителя, – вставил свою фразу Инчаков. – Учитель сказал слово, а затем каждый умный истолковал его, как сам понял… То есть так, как удобно сегодня ему. Это принцип… Как его там, Валерий Иванович?
– Принцип «Хэ»…
– Во-во… принцип «Хэ». Единение через разномыслие. Это один из принципов в делах управления государством…
– Как хорошо! Сказал фразу и трактуй её, как хочешь. И не требуйте у меня пояснять её… Вы же умные, сами додумаете, – сказал я. А в голове у меня, словно дежавю, возникло ощущение, что я уже присутствовал на этом разговоре… только где-то там, в другой жизни…
Прошло минут двадцать. Вернувшийся наш офицер доложил, что на площади и прилегающих улицах ничего, похожего на предполагаемые события, не предвидится. Люди ходят там обычные, никого, похожего на фотографии лидеров национального фронта, нет. Окружение ведёт себя спокойно, сборищ и митингов тоже нет. В близлежащих кафе под названием чайхана разведчики рассадили своих людей.
Вопрос «Что будем делать?» повис в воздухе. Внутри тела, там, где должна быть душа, одновременно и радостно, и горестно, но очень обидно звучало: «Ну, что я вам говорил! Опять обманули, послали «сосать пустышку», тоже мне – опера хреновы…» Розин дал команду усилить внимание, выслать дополнительные бригады наблюдения и… ждать.
Ждать и догонять – теперь наша работа. Правда, раньше наша работа была убегать и… ждать. Так что составляющая «ждать» у нас не изменилась. Поэтому продолжили затеянный Инчаковым разговор. Первым его опять начал Кшнякин:
– Учитель сказал: «Если утром познаешь правильный путь, то вечером можно умереть…» Правильный путь, или «Дао», – одна из основных этических категорий конфуцианства, – говорил наш «китаец», – включающая в себя все остальные категории учения. Если человек освоил «Дао», он выполнил своё предназначение. Но… Конфуций наряду с моральными принципами человека и якобы заботой о людях несёт главную свою мысль: «Преданность Государю!» И больше ничего!
– Ага! Что я вам говорил, – оживился офицер в чёрном, – император защищает императора…
– Поэтому Конфуций – такой популярный сегодня во всём мире – и в коммунистическом Китае, и в странах капитализма, – сказал ещё кто-то.
– Правильно, – продолжил Кшнякин, – как только человек будет жить по принципу преданности своему правительству, только тогда можно его считать, говорит Учитель, мудрым, благородным, человеколюбивым… короче, истинно познавшим жизнь.
– А если ты против государства? – спросил я.
– Значит, ты ещё не познал мудрости бытия… Да и в тебе не хватает образованности, – объяснял Кшнякин.
А у меня опять возникло навязчивое ощущение, что я как будто бы когда-то и где-то уже присутствовал на похожем разговоре. Только об этом говорили другие люди и в абсолютно другой ситуации. Но слова, мысли о жизни и о совершённых нами и с нами поступках повторяются и, может быть, даже не меняются. Меняются время, действующие лица, а сам смысл происходящего – нет. Где-то там, в Афганистане, так
