Мятежный Новгород. Очерки истории государственности, социальной и политической борьбы конца IX — начала XIII столетия - Игорь Фроянов

Обвинения, высказанные в адрес посадника Дмитра, могли исходить из различных слоев новгородского общества.{84} Но сформулированы они от всей вечевой общины. В них нет какой-либо особой предпочтительности или большей силы одного обвинения по сравнению с другим. И едва ли стоит утверждать (как это делает М. Н. Тихомиров), что в упомянутых «обвинениях чувствуется раздражение в первую очередь новгородских купеческих кругов».{85} Правда, затем М. Н. Тихомиров, рассуждая о собирании «серебра» среди новгородцев, усматривает в нем «самое первое и, видимо, главное обвинение против Дмитра».{86} К сожалению, с помощью имеющихся у нас сведений трудно разгадать существо названного побора. Вероятно, речь надо вести о каком-то дополнительном, возможно, чрезвычайном сборе «серебра» с жителей Новгорода.{87} Не исключено также и то, что собранное «серебро» Дмитр употребил не столько на общественные нужды, сколько для собственного обогащения. «Серебро», взятое у новгородцев, являлось, по всей видимости, неким подобием единовременного налога,{88} порожденного публично-правовыми, а не рентными отношениями. Вот почему его взимание нельзя истолковывать как проявление усиления феодального гнета.{89}

Довольно примитивным выглядит побор курами, затеянный Дмитром «по волости». Размышляя по этому поводу, М. Н. Тихомиров писал: «Но что значит „брать кур”? Некоторое количество кур обычно входило в состав того, что получали князья и их представители в деревнях в качестве подати или приношения. По данным краткой редакции „Русской Правды”, вирник получал по двое кур на день. В 1289 г. Мстислав Романович наложил на жителей Берестья „ловчее” — по 20 кур со всякой сотни, заменив для горожан натуральную подать деньгами. Следовательно, в требовании брать по волостям кур не было ничего неожиданного, так как поставлять определенное количество кур входило в обязанности сельского населения. По-видимому, новость была в том, что, во-первых, количество кур, собираемых по волостям, было несоразмерно повышено и, во-вторых, эта повинность населения давала место для различных злоупотреблений в сельских местностях…»{90}

Полагаем, что приведенные М. Н. Тихомировым примеры взяты неудачно. Краткая Правда, определяя недельный рацион вирника, упоминает помимо прочего и двух кур, выдаваемых ему ежедневно общиной, где собиралась вира. Такой порядок был установлен еще Ярославом: «То ти урок Ярославль». Вирник — княжой муж, занятый сбором судебных пошлин и штрафов, во время которого он кормился, находясь на довольствии населения градов и весей, обязанного князю этими платежами. Кроме кур, между занятиями вирников и делами Дмитра нет ничего общего. Что касается князя Мстислава, то он повелел брать с каждой сотни, тянувшей к Берестью, по два десятка кур в наказание «за коромолу» берестян, засвидетельствовав тем самым чрезвычайность случая.{91}

Произведенные М. Н. Тихомировым сопоставления никак не наводят на мысль, будто кур по новгородским волостям собирали в качестве повинности и до нововведения посадника Дмитра, повысившего лишь несоразмерно количество поставляемой птицы и открывшего возможность всякого рода «злоупотреблений в сельских волостях». Для понимания произошедшего вполне достаточен летописный материал, относящийся к 1209 г. Язык летописи ясен: Дмитр повелел по волости кур брать, причем указаний насчет увеличения побора сравнительно с прежней практикой обложения податями волостного населения источник не содержит. Это можно истолковать только в том смысле, что до Дмитра подобную повинность жители новгородских волостей не несли и мера, осуществленная посадником, явилась нарушением существующего порядка. Данное нарушение и было поставлено в вину Дмитру Мирошкиничу. «Куриная» подать, введенная им, не может рассматриваться в системе феодальных отношений как продуктовая рента, поскольку эта подать взималась со свободных общинников-волощан, на которых у Дмитра Мирошкинича отсутствовали какие-либо владельческие права.

Гнев новгородцев вызвало и распоряжение Дмитра о взыскании «дикой виры» с купцов. Очевидно, «дикую виру» должен был платить купец, торговавший в общине, на территории которой случилось убийство и обнаружен труп, а «головник» остался неизвестным. Затея Дмитра противоречила закону, в частности нормам Русской Правды. А. А. Зимин, комментируя ст. 8 Пространной Правды, определяющей порядок уплаты «дикой виры», писал: «Статья закрепляет положение о том, что вервь освобождается от платежа дикой виры за убийство, совершенное человеком, не участвующим во взносах вместе с ее членами, например, изгоем, купцом, дружинником. Поэтому так возмущались новгородцы, когда власти Великого Новгорода в 1209 г. попытались взимать дикую виру с купцов».{92} Нарушение обычая и закона в действиях Дмитра Мирошкинича находили также М. Н. Тихомиров и Л. В. Черепнин.{93} «Дикая вира» лежит, несомненно, за пределами феодальных поборов.

Еще одно зло, содеянное, как уже отмечалось, Дмитром, состояло в принуждении «повозы возить». Повозы, по-видимому, ложились бременем на новгородцев — и горожан, и селян.{94} По М. Н. Тихомирову, эта повозная повинность свидетельствовала «о зависимом положении людей, возивших повоз».{95} Но так ли? Повозы в древности, действительно, ассоциировались с зависимостью, унижающей свободного человека. Вспомним «примученных» Владимиром радимичей, которые платили дань Киеву и повозы везли,{96} или повозников из «Ростовьстеи области», обслуживавших Яна Вышатича с дружиной в период сбора ими дани на Белоозере.{97} Однако мы поспешим, если сочтем новгородцев, вынужденных отправлять повозную повинность по распоряжению посадника Дмитра, зависимыми людьми. Наоборот, они были свободными и потому с возмущением и негодованием пресекли его насилия. Столь же поспешным окажется в данном случае и вывод о феодальной природе повозов.{98} Учрежденные Дмитром повозы — примитивная форма государственной эксплуатации, источником которой являлась не поземельная собственность, а публичная власть, эгоистически использованная группой новгородских бояр, оказавшихся по прихоти судьбы на высших правительственных должностях.

В заключение по итогам рассмотрения обвинений, предъявленных Дмитру новгородской вечевой общиной, надо со всей определенностью сказать, что в действиях посадника мы не видим никакого проявления феодального властвования, обострившего классовые противоречия в Новгороде начала XIII в. Беззакония Дмитра Мирошкинича с приятелями, конечно, накалили обстановку в Новгороде. Однако протест исходил не от класса феодально-зависимых, а от массы свободных жителей Новгородской земли, решивших наказать зарвавшихся правителей, контроль над которыми являлся прямой и неоспоримой компетенцией народного веча.{99} Не вспышка классовой борьбы озарила вечевую площадь Новгорода, а гул возмущения новгородцев своими властителями переполнил ее; волна народного гнева смыла их и унесла в политическое небытие.

Новгородцы пришли в крайнее раздражение не только из-за перечисленных злоупотреблений посадника. Большое ожесточение народа вызывали богатства Дмитра.{100} Оно еще более усиливалось сознанием того, что эти богатства создавались посредством все тех же злоупотреблений. К слову сказать, вообще богатства древнерусской знати росли за счет публичных платежей, т. е. своего рода компенсации за отправление знатными людьми общественно полезных функций.{101} По этой причине собственность князей и бояр в Древней Руси являлась в некоторой мере вариацией общинной собственности, находящейся временно в руках того или иного правителя. При таких социальных установках конфискация имущества Дмитра и его друзей была весьма вероятной. И новгородцы с веча пошли «на дворы ихъ грабьжьмь».{102} Они сожгли двор Дмитра. Боярское имущество конфисковали. Села и челядь, принадлежавшие ему, продали. Показательна продажа челяди — несвободного люда посадничьих сел. Она делает излишними какие бы то ни было рассуждения о классовой солидарности восставших с челядью, еще раз подтверждая, что конфликт новгородцев с посадником Дмитром происходил не на классовой основе. Добро и сокровища виновного новгородцы поделили между собою поровну: «По 3 гривне по всему городу, и на щить». Несколько загадочно звучит фраза: «и на щит». Согласно М. Н. Тихомирову, ее следует толковать так, что новгородцы поступили с усадьбой Дмитра, как с вражеским городом: разграбили ее, взяли «на щит».{103} Однако в летописи сказано, что новгородцы не взяли «на щит», а разделили «на щит» богатства посадника. Думается, летопись говорит о следующем: новгородцы поделили деньги между горожанами («по всему городу») и ополченцами, жителями новгородской волости, только что вернувшимися из рязанского похода, принимавшими участие в вече и вместе с другими исполнявшими вечевой приговор. Стало быть, «разделить на щит» — это разделить на каждого волостного воина.