Redrum 2016 - Александр Александрович Матюхин

был въедливым и проницательным, он припекал Назарова, как невидимые лучи инфракрасного обогревателя, переливавшегося красным в тёмном углу у окна, будто тлеющие угли. «Должно быть, натренировался на допросах», — подумал Назаров, и сидел молча, глядя на свои сцепленные, слегка подрагивающие пальцы.

— Вопрос. Номер. Один, — откусил, и одно за другим выплюнул слова Фокин, ритмично стуча пухлым пальцем по столу. Назаров заметил на руке полковника узкую блестящую полоску обручального кольца. — Как вы узнали?

«Отлично. Значит, это всё-таки правда! Он даже не пытается юлить и отрицать, хотя мог бы».

— Я работаю в архиве СБУ, — ответил Назаров, откинувшись на спинку стула. Сидеть было неудобно. В каком-то детективном романе он читал, что стулья для допрашиваемых специально делают со скосом вперёд и вниз — чтобы подозреваемый медленно съезжал, и постоянно чувствовал неудобство. Сейчас Назарову казалось, что здесь тоже владеют этим методом. — И несколько недель назад абсолютно случайно, перебирая старые записи, наткнулся вот на это.

Назаров вытащил из кармана куртки и протянул Фокину сложенный вчетверо пожелтевший листок. Развернув бумагу, полковник пробежал взглядом по машинописному тексту, и небрежно отложил его в сторону, как нечто давно знакомое и малозначимое.

— А, директива Совнаркома… Я когда-то читал копию. Честно говоря, не думал, что где-то ещё, кроме моего сейфа, они остались… Некоторые, видимо, не смогли понять значение слов «После прочтения сжечь».

Подобное отношение к директиве слегка потрясло Назарова.

Ведь для него самого эта бумага казалась важнейшим из когда-либо написанного — вернее, напечатанного — на Земле.

— Может, вы не вполне понимаете… — начал Назаров, но Фокин усмехнулся, вытащив из кармана сигареты.

— Отчего же… Я-то как раз вполне всё понимаю. Более того, скажу вам больше: такие директивы с семнадцатого по двадцатый год, когда Красная Армия окончательно заняла Киев, приходили из Петрограда, а потом и из Москвы неоднократно. Если быть точным — всякий раз, когда здесь или там менялась власть. И все они были с одинаковым текстом, предписывавшим новому руководству Лукьяновской тюрьмы незамедлительно взять под стражу камеру № 151.

Фокин прикурил сигарету, выпустил облако дыма к потрескивающей бледной лампе на потолке, и продолжил:

— Ну, а потом шло краткое пояснение причин. С ним вы наверняка ознакомились.

— Не пояснение, а, скорее, констатация факта того, что в этой камере содержится под стражей некий Скобельцин Владимир Юрьевич.

Помолчав, Назаров добавил таким тоном, будто и сам ещё не до конца в это верил:

— Содержится с тысяча семьсот девяносто второго года? То есть уже больше двух столетий…

На лице Фокина не дрогнул ни один мускул — лишь вампирья улыбочка стала немного шире, выпустив очередную порцию зловонного дыма.

— И вам, конечно же, кровь из носу нужно разгадать эту тайну, верно?

— Поверьте мне… Мои мотивы не связаны с праздным любопытством, — ответил Назаров. Он не мог оторвать взгляд от кольца полковника. Оно заставляло думать о его собственном — о том, которое он по привычке пытался нащупать на пальце, и которое уже третий день лежало в ящике письменного стола. Лежало с того самого дня, когда Алла, забрав Машеньку, ушла, добавив, что не может жить с тем, кто видит, как из их ребёнка по капельке утекает жизнь, и ничего не делает…

— Если это так, то я прошу вас поверить мне на слово: эта загадка из тех, которые не стоит разгадывать, — сказал Фокин. — И вам не следует…

Кажется, он собирался добавить что-то ещё, но в этот самый миг Назаров, течение мыслей которого привычным руслом добралось до образа Машеньки — с изнурённым лицом, без единого волоска на крошечной головке после химиотерапии — вдруг потерял самообладание. На сцепленных в замок пальцах побелели костяшки, стол под руками задрожал, цифры инвентарного номера запрыгали перед глазами.

— Я требую… Требую, чтобы вы провели меня к нему… — хрипло пробормотал Назаров. — И без всяких там напутствий.

Лицо Фокина почти не изменилось, но во взгляде вдруг проступил жёсткий стальной блеск. Будто ему не понравился — очень не понравился — ультимативный тон Назарова. И ещё что-то. Какая-то размытая, неясная тень выражения, смысл которого от Назарова ускользнул.

— И что же вы сделаете, если я откажусь? Сообщите журналистам? Да они вас на смех поднимут, — отчеканил Фокин, раздавив окурок в пепельнице так, что искры рассыпались по столешнице. — Разве только какой-нибудь «Вестник Паранормального» заинтересуется.

Назаров знал, что припугнуть местное начальство можно не оглаской — она действительно бесполезна — а кое-чем другим, и решил, что настало время для единственного козыря. Забравшись дрожащей рукой в карман, он выудил оттуда ворох карточек-удостоверений и бросил их на стол.

«Белый Молот», «Нарния», «Правый Сектор» и иже с ними.

— Если вы не отведёте меня к Скобельцину, через час они пойдут на штурм. Вы ничего не сможете сделать, полковник, и вы это знаете. Сейчас не ваше время. А потом все узнают, кого вы там прячете.

Фокин сложил руки на груди, откинулся назад, и провёл по Назарову сканирующим взглядом, от которого тот поёжился. В глазах полковника заплясали огоньки недоверия: Назаров больше походил на того, кем и являлся — на архивную крысу. От радикала-националиста из числа заполонивших Киев в нём была лишь лысина — да и та образовалась естественным путём, и хранила клочковатые остатки седой шевелюры. Во взгляде Фокина всё это читалось очень ясно. Как и осознание того, что Назаров блефует.

Как и презрение.

Но вместо того, чтобы вызвать дежурного и вышвырнуть Назарова к чертям собачьим (столпившимся у ворот) Фокин как-то странно ухмыльнулся, и встал.

— Хорошо. Я отведу вас туда, если вам так хочется. Только позвольте по пути развлечь вас небольшой историей.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Они вновь шли через продуваемый ветром пустынный двор. По разбитому асфальту неслась позёмка; время от времени ледяные порывы швыряли Назарову в лицо холодные дробинки снега, и те, проникая под одежду, вонзались в кожу множеством невидимых жал.

— Корпуса здесь носят имена правителей, при которых они строились, — почти крикнул Фокин, придерживая рукой фуражку, и кивнул в сторону одного из разномастных строений, нависавших над двором хмурыми крепостными валами. — Этот, например, «Кучмовка» — самый новый, тесный и неудобный. Рядом два корпуса «Брежневки», «Сталинка» — там сидят малолетки — и «Столыпинка». А вон тот…

Фокин указал на самое высокое здание, тёмной громадой растущее впереди, и тут же спрятал руку в карман пальто.

— Его называют «Катя», и там находится «Пост № 5» — камеры для пожизненного заключения. Есть легенда, что здание построили при Екатерине Второй,