Пространство для человечества - Сергей Синякин

— Возможно, — сказал Максимов. — Но это все, что сохранилось. Так говорят. Возможно, что-то ушло на Материк, хотя я лично в этом сомневаюсь. Для того чтобы дневник прочитать там, нужно быть левшой. Не думаю, что чины из НКВД тратили на чтение дневника свое время, просиживая у стола с огромной лупой.

— Он больше пишет о своих переживаниях, — заметил Лев. — Это, конечно, интересно, но лучше бы он писал о проекте. О том, чему был свидетелем в самом начале, когда только появился в лагере.

— Лева, Лева, — замахал руками Максимов. — О чем ты говоришь! Ты себя на его место поставь. О чем бы ты писал? Ну, честно скажи!

— Ну, — неуверенно сказал Лев, — наверное, о том же.

— А о лагере и о том, что там происходило, тебе больше документы скажут. — Максимов потянулся через стол и взял в руки засаленный журнал с потрепанной обложкой и немилосердно истерзанными страницами. — Тут уж наугад читай, всё — исторический документ. Вот послушай, и все сразу станет ясно.

«Двадцать второго февраля сорок первого года. Дневальных Михалева Н.И. и Бакунина В.С, уснувших на дежурстве, что повлекло за собой обморожение одиннадцати коммунаров и могло иметь более печальные последствия, за допущенную халатность водворить в БУР сроком на шесть дней с уменьшенным рационом питания. Начальник Района Сургучёв. Комиссар района Феоктистов». И какой вывод можно сделать из этого текста?

— Какой? — прищурился журналист.

— А тут не один вывод можно сделать, — охотно сказал Максимов. — Во-первых, руководителем Района к этому времени был уже заключенный Сургучев, следовательно, прежнего лагеря уже не стало, не зря же они себя называют в приказе коммуной. Во-вторых, лагерные порядки к тому времени у них еще определенно сохранились, раз существует барак усиленного режима и такая. мера наказания, как срезание рациона питания наказанному. Еще можно сделать вывод, что зима была очень суровая, а снега было мало, иначе бы они прожили зиму хоть и с неудобствами, но в тепле. Ты в сугробе под снегом никогда не ночевал? А у меня на охоте случалось. Так вот, там теплее, чем в любой палатке. Бывало, наденешь взятую с собой химзащиту, противогаз на морду — и в сугроб. Трубку только выбросишь на поверхность. Это у нас называлось «снегирем притвориться». Тепло, друг мой, и мухи не кусают! И потом, можно сделать еще один вывод — на Большой земле большие начальники не забыли о людях, отправленных в лаун, на всякий случай они отправили им комиссара.

Он засмеялся.

— Однако дневники мне кажутся не менее важными, — улыбнулся и Лев. — Поведение Думачева вызывает двоякие чувства. Сорок первый, канун войны, а отшельник сидит в траве и даже не подозревает об этом» Немцы сюда не доходили, верно?

— Нельзя сказать, что он здесь отсиживался, — серьезно сказал Максимов. — Здесь у него был свой фронт и свои бои, пусть и очень местного значения. Но я тебя, Лева, заговорил, а мне кажется, что девушка, которая дважды заглядывала в комнату, ждет именно тебя. Я не ошибся?

Он поднялся.

— Заходи, когда будет время. У Староверова ты уже был?

— Конечно, — с восторженностью сказал Крикунов. — Занятный старик, живая легенда.

— Тут все, кто выжил, были легендой, — без улыбки сказал Максимов. — Такая судьба. Лева, такая судьба.

30 апреля сорок первого года

Лето обещает быть жарким. Никогда еще бабочки не вылетали так рано.

Вчера видел на тропе двух муравьев. Размером они были с собаку и передвигались очень стремительно. Это меня весьма встревожило. Муравьи редко передвигаются поодиночке. Либо где-то у меня под боком муравейник, а такое соседство не слишком радует, либо я встретил разведчиков и грядет переселение, что само по себе очень опасно. В прошлом году в августе я видел, как движутся муравьи. Они не оставляют после себя ничего живого.

Кстати, устроены они очень рационально. Природа позаботилась об эффективной функциональности их тел. Каждый муравей способен переносить грузы в десятки раз больше своего веса. Один муравей — ничто, но вся сила заключается в муравейнике, он неодолим, его опасаются даже крупные звери, лисы и те стараются обойти муравейник стороной. Собственно, не то же и с человеком? Смог бы человек покорить природу, если бы не научился сливаться в грозное сообщество, именуемое коллективом? Сомневаюсь, человек Силен как раз общностью, будучи индивидуалистом, он бы не выдержал конкуренции с другими видами животного мира и давно бы исчез с лица Земли;

А ведь это камешек и в мой огород. Я одинок, но поди ж ты, пока еще я успешно противостою всему сообществу лауна. Не доказывает ли это ошибочность только что высказанной теории?

— Ему было скучно одному, — сказала Зоя, осторожно откладывая листок. — Ужасно скучно. Представь, Левушка, он там был совершенно один. Каждый день просыпаться и ложиться в полном одиночестве, без надежд, в напрасном ожидании… Я бы так не смогла. А он прожил восемь лет. Ужас какой-то!

— В коммуне было не лучше, там как раз разразилась эпидемия красной чумки, — сказал Лев. — Мне Староверов рассказывал. Страшное дело. Она ведь не сразу убивала людей, она превращала их в скелеты. И тут никакое питание не помогало, хотя у них были большие запасы. В живых оставалось немного, а продукты поставлялись на всех, считая умерших, и даже с заделом на будущее, ведь сюда еще не одну партию собирались отправить.

— Жутковато все это читать, — вздохнула Зоя. — Я еще подумала, а зачем людям такая история? Ну, было и было, теперь-то такого нет. И зачем вспоминать? Мне кажется, все это надо забыть, как дурной сон. И приказы эти страшные сжечь, и дела осужденных, которые в спецчасти хранились. Зачем прошлое ворошить, особенно если оно было таким страшным?

Крикунов обнял ее за плечи.

— Ах ты мой философ, — сказал он. — Может, ты и права, только вот все это уже история, а история всегда должна быть уроком новому поколению. И ее невозможно переписать, какая уж есть.

— И все равно страшно. — Зоя вырвалась и принялась смущенно поправлять прическу. — Знаешь, бросай ты все это, пойдем погуляем.

6 мая сорок первого года

Мне снилось, что я иду по тайге и мох пружинит под ногами, а папоротники средь деревьев стоят в человеческий рост. Где-то цокают белки, тревожно и надрывно кричит, предупреждая о появлении человека, сойка, и пламенеют среди листвы гроздья красной, но еще не тронутой морозом рябины. Время самое прекрасное, гнуса уже практически нет, грибы почти под каждым деревом — я уже набрал и рыжиков, и боровиков, и подосиновиков, их столько, что рука немеет от тяжести корзины.