Серебряный век. Портретная галерея культурных героев рубежа XIX–XX веков. Том 3. С-Я - Павел Фокин

Надо надеяться, что будущие исследователи истории марксизма, в особенности русского, разберут, как это случилось, что люди, казалось бы, неглупые принимали эту мертвую каббалистику за научную теорию. Но русские пионеры марксизма купались в этой догматике, принимали ее за реальность. Жизни они не знали и не считали нужным знать.

Меньше всего их интересовали те, ради кого все эти теории сочинялись, – живые люди. Они, особенно Струве, их не замечали. У Тугана все же было любопытство к отдельным людям, была своеобразная мягкость. Сам бездетный, он очень любил детей. Он иногда приходил ко мне, чтобы повозиться, поболтать с моим маленьким сыном. Тот взбирался к нему на колени, заставлял рисовать ему неведомых зверей. Эта игра занимала и ребенка, и экономиста. Такой, домашний Туган мне больше нравился, чем тот, который письменно и устно проповедовал классовую ненависть. Это ему не подходило.

…Туганы были из татар, переселившихся в Литву в XIV веке. …Миша, высокий, широкоплечий, грузный, с толстыми, скуластыми щеками и небольшими, чуть раскосыми глазами, на татарина и походил. У него была странная манера говорить. Он бормотал, слегка шепелявил, слова по-детски вылетали из небольшого рта с красными, пухлыми губами. …Была в нем доля нелепости, слепоты, иногда граничащей с тупостью. Он был большой мастер, что называется, ляпать, говорить то, чего говорить не следует.

…Семья Туганов очень тянулась за светскими манерами и обычаями, но в Мише никакой светскости не было, хотя этот проповедник классовой борьбы вышел из класса не пролетарского, а почти барского» (А. Тыркова-Вильямс. То, чего больше не будет).

«Высокий, полный, с каштановой бородкой клинышком, с круглыми шариками щек и маленьким, седлообразным носом. Чувствовалось в наружности татарское его происхождение. …Говорил он хорошо и гладко, любил говорить и в публичных прениях был самым лучшим из марксистских ораторов. (Струве публично говорил еще хуже, чем в частных беседах.) Туган-Барановский шел академической дорогой, блестяще защитил магистерскую диссертацию о промышленных кризисах, потом докторскую – „История русской фабрики“. Был он рассеян анекдотически, как профессор немецких юмористических листков. То вдруг на торжественном обеде, к ужасу хозяйки, возьмет с вазы ананас и, в пылу разговора, весь его уплетет один; то, на подобном же обеде, – нужно ему взять к ростбифу огурец – он, занятый разговором, тянется через стол и берет вилкою огурец с тарелки сидящего напротив гостя. Вечером возвращается с женою, Лидией Карловной, на извозчике домой, она поручает ему купить у Филиппова булок; выходит с булками и преспокойно садится в санки к другой даме, та поднимает крик, он удивленно смотрит, а Лидия Карловна из своих санок в ужасе машет ему рукою:

– Миша, Миша, куда ты?

Научные труды его были очень солидные, его теория промышленных кризисов пользовалась почетною известностью и за границей. Однако – это мое чисто субъективное впечатление – казалось мне, что он, в сущности, человек туповатый, несмотря на весь свой внешний блеск» (В. Вересаев. Литературные воспоминания).

ТУЛУБ Павел Александрович

Поэт. Публикации в газете «Киевская мысль». Стихотворные сборники «Среди природы» (М., 1900), «Памяти Н. В. Гоголя. Стихи» (Киев, 1909).

«В Киеве моей юности… хуже всего обстояло дело с той областью культурной жизни, к которой меня особенно влекло, – с литературой. …Краевая газета „Киевская мысль“ охотно печатала фельетонные стишки… но поэзии как таковой в газете почти не печаталось. Исключение почему-то составлял очень симпатичный человек, но посредственный стихотворец Павел Тулуб. Крупный судейский чин, мозоливший глаза начальству своими либеральными взглядами, он сочинял лирические вирши, воспевавшие природу, гладкую поверхность моря, по которой скользит белоснежный ялик, или красоту соснового леса с уютной хатой на опушке. Идиллия перемежалась со стыдливо упрятанными элементами общественного недовольства, в совершенно цензурной форме:

Небо холодною урнойИскрами сыплет с высот,Чуждое глубью лазурнойМиру труда и забот.

Однако самый факт сотрудничества П. Тулуба в „Киевской мысли“ раздражал черносотенцев. На поэта-любителя сыпались нападки, и однажды из судебной палаты, где он служил, поступило сердитое обвинение его в небрежной работе по ведомству. Тулуб ответил стихотворным экспромтом:

Дел осталось только восемь,Но, на Бога уповая,Я надеюсь, мы их скосим,Как траву в начале мая.

Рассказывали, что эта шутка дала повод к увольнению Тулуба с государственной службы» (А. Дейч. День нынешний и день минувший).

ТУМПОВСКАЯ Маргарита Марьяновна

Поэтесса, переводчица. Публикации в журналах «Аполлон», «Дракон». Переводы произведений Шекспира («Сон в летнюю ночь»), Расина («Ифигения в Авлиде»), Мольера («Ученые женщины»), Расина («Сутяги») и др. Адресат лирики Н. Гумилева («Сентиментальное путешествие»).

«Когда мы встречались, М. М. была уже не очень молода, бедствовала, была не устроена, как все мы тогда, ходила в темном. Ее серые глаза, черные волосы, выразительные губы, весь облик был бы красив в более благоприятных условиях. Тихий голос, ленинградская воспитанность, неулыбчивая серьезность.

…Маргарита была очень мила и доверительная со мной. Она говорила, что с детства увлеклась магией, волшебством. Мысленно была прикована к Халдее. Придавала значенье талисманам. О Халдее был ряд стихов. Когда мы встретились, она была убежденной антропософкой; ходила с книгами индусских мудрецов. Она с негодованьем говорила, как откровенно неуважительно Чулков отзывался об ее верованьях.

Маргарита казалась созданной для углубленных, созерцательных настроений и поисков, молитвенных жертвоприношений.

…Ее стихи? Она давала мне читать свой тогдашний рукописный сборник „Дикие травы“. Они были культурными, хорошего тона, но не казались сильными. „Интеллигентные стихи“. Но в наши последние встречи она читала „Сонеты о Гамлете“, и мы находили их замечательными по творческому пониманию темы и художественной покорительности. Где теперь эти умные, яркие, мастерские сонеты?» (О. Мочалова. Голоса Серебряного века).

«Маргарита Марьяновна принадлежала к последователям Блаватской. Но, насколько я могу судить (в день ее смерти мне исполнилось 14 лет), ее очень отталкивала внешняя атрибутика многих последователей этого учения – столоверчение, медиумические явления и пр. Тем не менее, теософия действительно была ее религией. И у меня до сих пор хранится фотография юного (тогда) Кришнамурти, от которого она и ее друзья ждали грядущих откровений, как от нынешнего воплощения бога Кришны, от чего сам Кришнамурти, к их большой грусти, впоследствии (кажется, перед самой войной) наотрез отказался» (М. Козырева. Маргарита Марьяновна Тумповская).