Русские корни. Мы держим Небо. Три бестселлера одним томом - Лев Прозоров

Возвращавшись в Бердаа, возвращаемся мы, читатель, и в Дербент, к его древней двойной стене, замыкающей Железные Ворота Кавказа. В 80-е годы X века в древнем городе правил эмир Маймун бен Ахмад бен Абд аль Малик. Правителю этому, человеку во многом достойному и храброму, всю жизнь не очень везло. Началось это едва ли не с имени — я не знаю, кто такой был его отец Ахмад и по каким соображениям он дал несчастному сыну жуткое имя Маймун, что по-арабски означает… обезьяна. Учитывая, что у мусульман обезьяна — символ нечистого (само наше слово «обезьяна» восходит к арабскому имени дьявола, «абу зин» — отец греха), выбор имени вряд ли можно назвать удачным; человеку, награжденному им, просто на роду было написано ссориться с мусульманскими богословами и нарушать их строгие предписания. В частности, эмир Маймун имел ту же злосчастную приверженность, что, согласно летописному преданию, отвратила его современника, равноапостольного великого князя киевского Владимира Святославича, от принятия — с последующим введением по всей Руси — ислама. Проще говоря, правитель Железных Ворот любил выпить. Правь он иной мусульманской страной или в другое время, эта незначительная, в общем, слабость сошла бы ему с рук — мусульманское духовенство умело быть снисходительным к недостаткам повелителей. Через пять с лишним веков после правления эмира Маймуна турецкий султан Селим II даже получит прозвище Маст — пьянчуга, что не мешало ему несколько десятилетий спокойно править своим государством. Конечно, Оттоманская империя — не крохотное княжество на севере Кавказа, а XVI век — не Х. Но и в Х столетии попадались владыки, пренебрегавшие запретом пророка на хмельное. Так, повелителя правоверных халифа аль-Муктадира, того самого, что отправил ибн Фадлана послом в страну волжских булгар, современники вообще не заставали трезвым. Ко всему прочему, Дербент был слишком соблазнительным куском для соседей. Все эти обстоятельства — предосудительные для истинного мусульманина склонности легкомысленного эмира и чересчур уж выгодное геополитическое расположение его небольшой державы — не сулили эмиру со странным именем беззаботного царствования.

Для начала он рассорился с верхушкой городской общины Дербента, так называемыми «раисами», оскорбляя их благочестие своим буйным поведением. Как любая демократия, в борьбе с «тираном и деспотом» Маймуном раисы Дербента были готовы торговать родным городом, что называется, оптом и в розницу. Демократия и измена вообще могут показаться синонимами историку — ведь, скажем, в Италии, во времена Пунических войн, управляемые аристократами города-союзники Рима сумели остаться верными клятвам предков, а вот демократии Италии просто наперебой распахивали ворота перед африканскими полчищами Ганнибала. В Афинах после расширения гражданских прав во время греко-персидских войн дошло до того, что горожане изгнали из города правителя, попытавшегося перевести деньги из зрелищного фонда в оборонный. Это удалось лишь Демосфену — но было поздно, дружины македонского горца Филиппа уже стояли под стенами Афин. Точно так же «худые мужи вечники» позорно сдали Господин Великий Новгород азиатской Московии. Так что демократия всегда готова торговать своей страной — лишь бы было кому продать. На стратегически важные Железные Ворота Кавказа покупатель нашелся мгновенно.

На владения Маймуна точил зубы его южный сосед ширваншах — знакомый нам Мухаммед ибн Ахмад, тот самый, что ходатайствовал перед Святославом или его наместником за беженцев из сокрушенного русами Хазарского каганата. Поскольку возведенные мастерами-устодами Хосрова Ануширвана двойные стены «Железных ворот» были крепковаты для армии его княжества, Мухаммед ибн Ахмад пошел естественным для восточного человека путем хитрой интриги. Он щедро поддерживал городских старейшин Дербента, подпитывая в них недовольство разгульным правителем. Все ли старейшины знали, под чью дудку пляшут, — неизвестно, но то, что с отстранением эмира от власти и фактическим переходом ее в руки раисов ширваншах Мухаммед не торопился войти в город, говорит не то о том, что многие раисы не знали, на кого работают, не то о недоверии ширваншаха к своим союзникам. Эмир сидел под домашним арестом, городом управляли раисы, ширваншах, не торопясь пожинать плоды своей интриги, улаживал, по всей видимости, какие-то свои дела.

Между тем арестованный «демократами»-раисами эмир не терял времени даром. Он сумел отыскать способ снестись с русами. Где и когда правитель мусульманского Дербента успел свести дружбу с северными язычниками, остается по сей день неясным. Очень возможно, что Маймун стакнулся с пришельцами еще в дни падения каганата; возможно также, что эмир наладил связи с новыми соседями уже после того, как Волга стала «Русской рекой».

Письмо — точнее, весточка, посланная заточенным собственными подданными эмиром своим языческим союзникам, — скорее всего, сохранилось до наших дней. Вот что пишет арабский писатель ибн аби Якуб эль Недим около 988 года: «Русское письмо. Некто, словам коего я могу доверять, рассказывал мне, что один из династов с горы Кабк (так, как мы помним, арабские авторы называют Кавказ. — О. В.) посылал его к владетелю русов и заметил по этому поводу, что они имеют письмо, которое нарезывается на дереве. При этом он вынул кусочек белого дерева (некоторые исследователи видели в этом „белом дереве“ бересту, а в самом письме — первое упоминание знаменитых берестяных грамот. — О. В.), который мне и подал. На нем были вырезаны письмена, изображающие, не знаю — слова или отдельные буквы». После этих слов эль Недим приводит ряд загадочных значков, ставших головной болью многих поколений ученых с тех пор, как петербургский академик Х. М. Френ опубликовал их в 1836 году. Сам Френ ограничился замечанием о сходстве этих письмен с… синайскими письменами древнего Ближнего Востока. Датский государственный советник и профессор Финн Магнуссен в 1841 году попытался прочесть загадочную надпись с помощью «младшего футарка», рунического алфавита эпохи викингов, в чем нет ничего странного, учитывая, что наши собственные историки уже тогда громко кричали о «норманнском начале русской истории» — скандинавские исследователи были бы просто глупцами, отказавшись от такого роскошного подарка. Удивительней же всего, что, взявшись читать надпись эль Недима рунами, датчанин прочел ее как «slovianin», то есть славянин. Зачем «скандинавский» рус выдал мусульманину бирку с надписью «славянин», датский профессор не пояснил, а жаль. Хотелось бы уловить логику этого поступка — или хотя бы логику рассуждений ученого.

Другой датский ученый, А. Й. Шёгрен, работавший в России, идя по следам соотечественника, читал надпись с помощью все того же «младшего футарка». Результат получился еще поразительней — теперь надпись гласила «с русси луд словени». То, что даже датчане понимали, что «русский люд» в конце Х века мог быть лишь «словенами», — это, безусловно, приятно и заслуживает внимания наших «объективных» ученых. Но вот как все это соотносится с руническим характером надписи и отчего именно она была нанесена на деревянное письмо «династа с горы Кабк» к «владетелю русов», лично мне, читатель, не ясно совершенно.

Русский выдающийся исследователь, борец с норманнизмом, доводы которого заставили отступить от прежних взглядов многих крупных и честных ученых, считавшихся столпами норманнской теории, — таких, как М. П. Погодин, — С. А. Гедеонов также потерпел неудачу при попытке трактовки загадочной надписи. Он увидел в ней глаголическое СТОСВЪ — то есть сокращенное «Святославъ». Как видим, Гедеонов считал, что надпись относится ко временам Святослава, но мне лично трудно поверить, чтоб информатор эль Недима в течение поколения берег деревяшку с непонятными каракулями. При этом странным образом было использовано два различных начертания буквы «с»: одно из «квадратной» глаголицы хорватов-католиков, другое — из «округлой» глаголицы православных болгар — не говоря уж о том, что на глаголицу воспроизводимые эль Недимом значки похожи разве что чуть больше, чем на прямые и стройные норманнские руны.

Д. И. Прозоровский и В. И. Талакин выступили с предположением о том, что перед нами — пиктография, то есть рисуночное письмо, наследниками коего являются дорожные знаки и всевозможные указатели[87]. При всей правдоподобности такой трактовки она хоронила на корню любую попытку прочтения надписи. Как заметил Киплинг в сказке про первое письмо, такие надписи надо отправлять с человеком, который знает, что они значат, иначе безобидные бобры могут показаться адресату шайкой разбойников, а человек со сломанным копьем — человеком, убитым этим копьем. Откровенно говоря, ведь только то, что мы знаем, что очень схематичное изображение идущего по лестнице человечка обозначает подземный переход — еще один пример пиктографии из нашей повседневной жизни, — помогает нам правильно истолковать это изображение. А поскольку знакомые с содержанием надписи эль Недима люди уже более тысячи лет пребывают в безвестных могилах, растолковать для нас эту пиктограмму некому и о смысле ее остается лишь бесплодно гадать.