Любовь на уме (ЛП) - Али Хейзелвуд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Я так и не получила свой обратно!
— Ты никогда его не посылала. В любом случае, это был просто поцелуй. Чисто… — Физический. Жгучий. Хороший. Электрический. Непристойный. Тяжелый. Опасный. Хороший. Дикий. Хорошо, хорошо, хорошо. Самый эротичный момент в моей жизни. Но моя голова остыла, я больше не возбужденная черная дыра сексуального напряжения, и я вижу, насколько это было глупо. Глупая идея. Три из десяти, больше не буду. К тому же, у меня есть другие заботы. BLINK. Моя работа. Кто будет кормить Фелисетт, когда меня не станет. — Ничего. Чисто ничего.
— Верно. Эмоции все еще пугают. Поддержание границ — приоритетная задача. Забор на взводе. Так что когда ты увидишь его завтра на работе…
— Я буду слишком занята созданием лучшего чертова шлема, который когда-либо видел этот мир, и обеспечением себе пожизненной профессиональной стабильности. Подальше от Тревора.
— Конечно. И я полагаю, что Уорд не против притвориться, что…
В дверь постучали, и я взглянула на время — 10:28 вечера. — Мне пора. Вероятно, это Росио пришла, чтобы повторить, что я не ее настоящая мать. Или что после смерти ферменты в твоем пищеварительном тракте пожирают твое тело изнутри.
— Из всех твоих коллег эта девушка — моя абсолютная фаворитка.
— Она была поймана за свинством. На моем столе.
— Как ей удается постоянно быть на высоте?
Я закатываю глаза. — Пока, Рейке.
— Самые теплые пожелания, сучка.
Это не Росио. На месте ее головы — большая грудь. А в нескольких дюймах над ней — лицо Леви. — Ты забыла это в прокате. — Он поднимает левую руку, мой рюкзак свисает с его пальцев.
— О. Спасибо. — Я прижимаю его к себе. На мне топ без рукавов, который я ношу со средней школы, и пижамные штаны, которые могут служить нижним бельем. Я действительно думала, что в дверях будет стоять Росио. Возможно, я покраснела. — Ты, гм, хотел зайти?
Он качает головой. — Я просто хотел вернуть рюкзак.
Я киваю. Он кивает. Проходит некоторое время молчания, более неловкого кивания, а затем он говорит: — Я пойду.
— Да. Конечно. Спокойной ночи.
На нем светло-голубой хенли, который делает чудесные вещи для его спины. Которую я сейчас потрогала. В значительной степени. Вот почему я смотрю, когда он уходит: Я заворожена тем, каким широким, крепким, твердым он выглядит. И именно поэтому, когда он доходит до лестницы и оборачивается, я все еще там. Все еще смотрю.
Он улыбается. И я улыбаюсь. Улыбки затягиваются, теплые, искренние, и я слышу, как спрашиваю: — Ты точно не хочешь войти?
— Дело не в том, что я… — У него перехватывает горло. — Я пришел сюда не за этим.
— Я и не думала. — Я освобождаю для него место, и через несколько неуверенных, неуклюжих шагов он оказывается внутри. Во всей своей громадной, массивной грации. Он оглядывается, проводит рукой по волосам. Думает ли он о том, что произошло здесь двадцать четыре часа назад? Ну, скорее двадцать восемь целых, но какой маньяк считает?
— Это кормушка для колибри? — спрашивает он.
— Ага.
— Есть колибри?
— Пока нет.
— У меня тоже. В моем саду, я имею в виду.
— Я заметила мяту, которую ты выращиваешь. — Мы обмениваемся еще одной улыбкой. — Хочешь посидеть на балконе? У меня есть шикарное немецкое пиво.
Стулья, на которых я удобно расположилась, кажутся Леви детской мебелью. В его руке карликовая бутылка пива. Его профиль, когда он задумчиво смотрит на горизонт Хьюстона, невыносимо красив. Он выглядит почти агрессивно. Я хочу знать, о чем он думает. Я хочу спросить, не жалеет ли он о нашем поцелуе. Я хочу снова прикоснуться к нему.
— Я сожалею о той ночи. И за то, что пропустил работу, когда мы находимся в критической точке. Это было срочно.
Ох. — Это было… это было что-то о твоей не-жене? С фотографии?
Он хихикает. — Я не могу поверить, какой материал для разговора дает нам эта фотография.
— Удивительно, да?
Его улыбка меркнет. — Пенни больна. Эпилепсия. Все под контролем, но она быстро растет, и ее лекарства нужно часто корректировать. Это сложно, найти правильную дозировку.
— Мне жаль.
— Все в порядке. Как ни странно, Пенни принимает это как должное. Она удивительно находчивый ребенок. — Он делает глоток и гримасничает, глядя на пиво. Что за язычник. — Лили, хотя — ее мама — она борется. Понятно. Я стараюсь быть рядом, когда дела идут плохо.
Я смотрю вдаль. Конечно, он старается. Он такой человек. — Я рада, что у них есть ты.
— Я довольно бесполезен. В основном я играю в UNO с Пенни или покупаю ей слизь с каким-нибудь токсичным ингредиентом…
— Боракс.
— …который сводит ее с ума. Да, боракс. Откуда ты знаешь?
— У меня есть подруги-мамы. Они жалуются на это. — Я пожимаю плечами. — А где ее отец?
— Он умер чуть больше года назад. — Он колеблется, прежде чем добавить: — Несчастный случай на скалодроме. — На мгновение я не думаю об этом. Затем я вспоминаю фотографию в его кабинете. Леви и высокий темноволосый мужчина.
— Вы были родственниками?
— Нет. — Его выражение лица темнеет. — Но я знал его всегда. С детского сада. Мы ходили парами до конца начальной школы. Питер Салливан и Леви Уорд
Я ставлю свою бутылку на стол и изучаю его лицо. Салливан. Опять это имя. Оно распространено, вот почему оно так часто встречается. И все же…
— Как прототип? — пробормотал я. — Как Институт Дискавери?
Мне хочется, чтобы он посмотрел на меня. Но Леви продолжает смотреть на город и говорит: — Я даже не хотел быть инженером. Я
