Степная дорога - Дарья Иволгина

Было и второе: теперь его не мучил холод. Наоборот, пот градом катился по его лицу, под рубахой было горячо, как будто он оказался в парной бане.

И все-таки ему было тяжело. Салих проклинал деревенского дурня, который так беспечно махнул рукой в сторону гор: мол, храм где-то там, по дороге спросите, вам подскажут – где именно. У кого, хотелось бы теперь знать, им спрашивать дорогу? Кто это им подскажет, где искать этот клятый храм Праматери Слез – да будет она благословенна за вечную материнскую печаль по заблудшим своим детям!

Алаха тяжело навалилась на него – заснула. Одолевая крутой склон, Салих понял, что больше идти не может – сейчас упадет. Он и упал бы, если бы не заметил далеко впереди огонек.

Сначала он не поверил собственным глазам. Откуда здесь, в безлюдных мрачных горах, огонек? Может быть, какой-нибудь коварный дух его морочит? Или это горят глаза животных?

Салих мотнул головой. Совсем он ума лишился от усталости и с досады! Какой еще коварный дух, какие глаза животных? Это ОГОНЕК! И зажгла его рука человека! Другие мысли следует отогнать прочь, точно незваных гостей!

Он собрал последние силы и пошел навстречу этому проблеску надежды.

Удивительное дело! Как ни уговаривал себя Салих, как ни убеждал себя в том, что на удачу повстречал человеческое жилище, но когда впереди и впрямь вырос добротный бревенчатый дом, он остановился и несколько раз плюнул и себе под ноги, и через плечо, и еще погрозил дому пальцами, выставив их "рогами улитки". Нет, дом никуда не исчезал. Как высился впереди – так и продолжал выситься. Прочный. Настоящий.

– Госпожа, – тихо позвал Салих. Протянув руку за спину, он потряс спящую Алаху. – Проснись, госпожа! Я нашел чье-то жилище.

– Я не спала, – высокомерно проговорила Алаха. – Тебе что-то почудилось. – Однако голос ее, несмотря на все старания, звучал все-таки сонно, и Салих улыбнулся простодушной хитрости девочки. – Ты хорошо поступил, что подошел к этому дому. Помоги мне спуститься.

Он осторожно снял ее со спины и поставил на ноги. Алаха выдала себя – потянулась и зевнула от души.

Дом вызывал доверие. В маленьком подслеповатом окошке грел веселый желтый огонь – там явно жарко пылал натопленный очаг.

При мысли о домашнем тепле у Салиха даже слезы проступили на глазах. Мимолетом вспомнился ему дом в Мельсине, который, мнилось, будет его собственным. Пролетело счастье мимо вольной птахой, только перо на память в руках и оставило… Дом он купил своей матери и сводному брату, а брату, в довершение благодеяний, еще и красавицу-невесту добыл. Себе же – только беду да несчастную любовь, да бродяжью долю.

Помедлив немного, Салих все же постучал в дверь.

Низенькая, прочно сработанная из толстых беревен дверь, тотчас же распахнулась, как будто за дверью стояли и только и ждали: когда же постучат? Салиха с Алахой схватили чьи-то загребущие лапы и едва ли не силком затащили в дом, ворча попутно в том смысле, что "ежели тут всякие на пороге топтаться вздумают по полдня, то никаких дров не напасешься… и вечно, значит, норовят разные-всякие дом выстудить, а ты, значит, топи да топи…"

И в притворно-недовольном ворчании, и в надежности всего строения, и в медвежьем захвате хозяйских рук – во всем ощущалась огромная уютная доброта. Салих сразу почувствовал доверие к хозяину уединенного дома. Алаха же недовольно вырвалась. Еще не хватало – чтобы ее, дочь и сестру хаанов, втаскивали куда-то силком! От века такого не бывало!

– Ну, ну, – торопил хозяин, огромный детина неопределенного возраста, одетый в меховую жилетку и гамаши, сшитые из оленьей шкуры, – входите, входите, мальчики… Небось, намерзлись… Устали, небось… А? Да, тут намерзнешься… опять же, волки. Не встречали волков-то? Нет? А медведей? Ха-ха! Насчет медведей – это я шучу. Что вам всем дома не сидится? Все бы вам, молодым, по горам скакать на козлиный, простите, лад…

Салих снял плащ, бросил на полог возле печки – пусть обсыхает. Алаха стояла неподвижно. Салих догадался: пальцы с мороза онемели, не слушаются.

– Позволь, я тебе помогу, – сказал он и, не дожидаясь позволения, расстегнул застежку ее плаща. Капюшон упал, открыв длинные косы и несчастное детское лицо девочки.

Хозяин дома так и ахнул.

– Вот это новость! Что же ты девчонку за собой по горам таскаешь, олух? Погубить ее хочешь? Такая красавица! Бедная моя, намерзлась, напечалилась, напугалась! Я тебе сейчас молока согрею… Садись к огню, садись, малютка…

Заслышав эти хлопотливые причитания хозяина – видимо, одинокого человека, давно отвыкшего от общества женщин и детей – Салих помертвел от ужаса. Сейчас Алаха покажет ему – и "красавицу", и "бедную", и "малютку" – все сразу!

Но Алаха только проговорила, как можно более сдержанно:

– Благодарю.

И прошествовала к очагу. Она даже почти не хромала.

Салих обратился к хозяину.

– Неловко обременять тебя, почтенный, но нет ли у тебя какой-нибудь мази, чтобы заживить раны на ногах?

– Что, ноги сбили? – быстро осведомился хозяин и снова хохотнул. – Бывает, когда с непривычки начнешь по горам лазать… Сейчас принесу. А вы пока грейтесь. И молока надо девочке дать. Как ее звать-то?

– Называй ее Алаха, – ответил Салих.

– Красивое имя, – вежливо сказал хозяин.

– А как обращаться к тебе? – спросил Салих.

Хозяин одинокого дома призадумался.

– Ну… можно по-разному… Я ведь охотник, да… Не землепашествую, нет. Не привык. Хлеб беру в долине, там люди есть – сеют, жнут. А я – нет. Я – по зверям. Ну… – Он еще помедлил, словно соображая что-то и наконец решился. – Зови меня, пожалуй, "дядюшка Химьяр". Да, "дядюшка" – это будет лучше всего.

Салих пожал плечами. Весь этот странный монолог настораживал, заставлял подозревать что-то… Но опасности бывший раб – с его великолепным чутьем на разного рода подвохи судьбы – пока что не ощущал.

Болтая и ворча, дядюшка Химьяр подал Салиху мазь, чтобы тот занялся ранами на ногах своей спутницы, а сам принялся готовить простой, но сытный ужин. Нашел и хлеба, и молока, и даже горячего вина со специями – видимо, хранил для особых случаев, потому что бутыль была вся покрыта пылью и паутиной.

– Один не употребляю, – пояснил дядюшка Химьяр, сдувая с бутыли пыль. – Это очень вредно для бессмертной нашей души… Да и смертной душе – вредит.

Алаха сидела у огня, свесив голову. Салих, стоя на коленях перед ней, осторожно смазывал раны на ее ступнях. Девочка дремала. На ее щеках пылал румянец – обветрилась, обморозилась за день. Белых пятен на ее лице Салих не обнаружил, чему был несказанно рад. Она так устала, что даже отказалась от ужина. Только молока, заботливо поднесенного к самым губам, выпила.