Яд для Наполеона - Эдмундо Конде

— Что вам угодно, виконт? — справившись с первым удивлением, спросил Жюльен. — Ведь вы отлично знаете, что я никогда не рад вас видеть. В том числе и сейчас.

— Сударь, у меня к вам срочное дело. Нам нужно переговорить. И сегодняшний день как нельзя лучше для этого подходит. Если память мне не изменяет, при нашем последнем свидании я посоветовал вам беречь тех, кто вам дорог, — произнеся эти слова, Жиль поднял вверх указательный палец, и его приспешники тут же растворились в толпе.

Посмотрев на Огюста выразительным взглядом, в котором тот прочел просьбу без промедления отправиться домой и позаботиться о безопасности Сары, вслух Жюльен сказал другу:

— Это касается исключительно его и меня. И будь что будет, я не хочу, чтобы ты вмешивался.

Затем, оставшись наедине с Жилем, обратился к нему:

— Если ты тронешь мою жену хоть кончиком пальца и по твоей вине хоть один волос упадет с ее головы, ничто не спасет тебя, даже обещание, данное мною твоему отцу.

— Тронуть? Ее? Да если б мне такое и пришло на ум, то, наверное, в самую последнюю очередь. — Жиль, развернувшись, встал рядом с Жюльеном и посмотрел в сторону Елисейского дворца. — Однако ты меня удивляешь. Говоришь так, словно ты чем-то лучше меня. — Не глядя на Жюльена, вынул из кармана жакета сложенную бумагу. — У меня для тебя две новости. Сначала хорошая: можешь больше не тратить время на ожидание — твой план удался.

— Не понимаю, о чем ты!

— Должен отметить: ты ловко все устроил. Бритвы, яд… Признайся, ты всерьез думал, что никто не догадается? Не беспокойся, я тебя не выдам… Но на этом с хорошими новостями покончено. Перейдем к плохому, — добавил он, протягивая Жюльену бумагу. — На, читай, — и в его взгляде блеснуло нечто зверское.

Снедаемый тревогой и нетерпением, Жюльен жадно вчитывался в каждое предложение. Дойдя до последней строки письма, почувствовал себя оглушенным. Потом вернулся к началу, вновь прочел от первой до последней строчки и поднял глаза на криво ухмылявшегося Жиля. В глазах у Жюльена потемнело, будто перед ним вдруг опустили черный полог. Ноги стали ватными. Голова шла кругом. В который раз он ошеломленно перечитал в обращении имя матери, но главное — то имя, которым письмо было подписано…

— Ты, конечно, обратил внимание на подпись? — вернул его к действительности Жиль. — Письмо написано двадцать шесть лет тому назад. Тогда он еще был обыкновенным лейтенантом артиллерии и носил свою итальянскую фамилию.

— Откуда у тебя это письмо? — спросил Жюльен, но губы плохо его слушались.

Пропустив вопрос мимо ушей, Жиль язвительно заметил:

— Ну, и какая же теперь между нами разница? — и вырвав бумагу из рук Жюльена, нанес решающий удар: — Сегодня утром ты убил своего отца.

Не дав Жюльену опомниться, Жиль предложил ему проследовать в стоявший неподалеку конный экипаж. Потрясение было столь велико, что Жюльен, утратив способность адекватно реагировать на события, выполнял все требования — безучастно, но сохраняя достоинство и не позволяя дотрагиваться до себя. Сил у него осталось ровно столько, чтобы дойти собственными ногами до кареты, сесть в нее и закрыть глаза.

За время, пока они ехали в коляске, никто не проронил ни слова.

— О, мадам, они все чудесные! Я, право, не знаю, какое выбрать! — Мими понемногу справлялась с замешательством, охватившим ее при виде вороха роскошных платьев, разложенных перед ней.

— Ты можешь примерить все. — Сара, теребя на груди подвеску, стояла у окна.

— О, мадам, — голос Мими звучал приглушенно от душивших ее чувств, — мсье Жюльен не забыл о мечтах Мими-Печальницы. Ах! Какие элегантные платья! У этого юноши золотое сердце…

Сара, опасаясь, что не сумеет скрыть тревогу, которую в ней рождала неопределенность, предпочла остаться в особняке. Она и Жюльена хотела убедить, чтобы он никуда не ходил, но он стоял на своем. С недавних пор молодая женщина чувствовала опасность так ясно, как никогда прежде.

— Извини, Мими. Что ты сказала? — переспросила Сара.

Именно в этот момент, ровно в одиннадцать утра, загрохотали батареи орудий. Сара вздрогнула. Растянувшаяся длинным шлейфом процессия под восторженные возгласы толпы вступила торжественным маршем на городские улицы. Глазную карету сопровождала верхом четверка маршалов, на чьих лицах застыло выражение необычной серьезности. Они скакали, исполненные печали от знания того, что, несмотря на внешний блеск и помпу, нынешнее утро знаменует необратимый поворот в судьбе Франции.

Огюста грохот канонады застал в другой части города, а именно — поблизости от дома 145 по улице Сент-Оноре, то есть возле резиденции виконта де Меневаля. Громовые раскаты усилили беспокойство друга Жюльена, ибо могли означать что угодно.

Огюст понял по-своему немую просьбу Жюльена, обращенную к нему. Он не отправился к его дому, поскольку был уверен — опасность Саре не угрожает. Некоторое время следил издалека за телохранителями Жиля и, убедившись, что те ходят кругами без определенной цели и никуда не спешат, решил переключить внимание на Жюльена и не отходить от него далеко. Просчет состоял в том, что Огюст не сумел верно оценить развитие ситуации и к моменту, когда суматоха и бурление многолюдной толпы достигли апогея, окончательно потерял из виду тройку головорезов. Увидев, как его друг садится вместе с Жилем в карету, вскочил в первый проезжавший мимо фиакр и последовал за ними. Так он оказался у особняка де Меневаля, где и пребывал в дозоре, снедаемый нетерпением.

В пять минут первого кортеж императора прибыл на Марсово поле, и все взгляды обратились к остановившейся карете.

В те же самые мгновения в подвале особняка на улице Сент-Оноре, в сыром каменном мешке, надежно укрытом от внешнего мира железной дверью, замок которой открывался золотым ключом, виконт де Меневаль распорядился привязать Жюльена к стулу.

Три костолома, приехавшие раньше шефа и силой затащившие пленника в подземелье, мастерски справились с этим заданием, после чего возможность исполнять главную роль предоставили виконту. Под левым глазом у Жюльена уже переливался фиолетово-багровыми цветами кровоподтек: Жиль, не считая более нужным пускаться в объяснения, нанес беззащитному противнику прямой удар кулаком в лицо. Затем вынул из рукава кружевной платочек и, поднеся его к разбитому носу Жюльена, из которого хлестала кровь, сказал:

— Можешь кричать сколько угодно. Тебя никто не услышит. Стены здесь вдвое толще, чем наверху.

— Ты жалкий трус и подлец, и всегда был таким.

— Итак, ты решительно настроен не подписывать, — Жиль побарабанил пальцами по бумаге, лежавшей перед ним на столе. — Гм, на документе, конечно, нет числа, признаю. Но когда ты вступишь во владение имуществом моего отца, мы сможем проставить дату. Нотариус заверит это, и все необходимые формальности будут соблюдены, — Жиль убрал платок от лица Жюльена.