Низверженное величие - Слав Караславов

— Сейчас! — усмехнулся сын.

— А почему не завтра?

— Потому что завтра меня, может быть, уже не будет в живых…

Константин Развигоров ничего не сказал, что-то стало его душить, дыхание участилось. Он откинулся на спинку кресла и задумался. Мысли его были безрадостны… Борис продолжал безучастно сидеть на кожаном диванчике, закинув ногу на ногу, разглядывая свои лакированные сапоги, как будто перед ним не отец, а чужой человек. Константин Развигоров повернулся в кресле и щелкнул ключом. Дверца тяжелого железного сейфа бесшумно раскрылась. Борис видел спину отца, и в голову ему пришло не очень удачное сравнение: он представил себе мужа Эмилии Чанакчиевой, только тот был маленький, щуплый, а отец — крепок, как скала, несмотря на все его годы, и выглядел не столько испуганным, сколько сокрушенным. Отец достал из сейфа несколько продолговатых свертков — колбасок из золотых монет — и положил на стол.

— Очень сожалею, что не сдержался и что нам пришлось вести такой разговор… Может быть, ты когда-нибудь поумнеешь и вспомнишь эту минуту…

— Может быть, — небрежно бросил Борис. — Он уложил колбаски в красивый портфель и, словно спохватившись, сказал: — И все же давай помиримся…

— Я тебя прощаю, — ответил отец и, помолчав, добавил: — И не забудь сообщить, куда отправишься. Я тебя создал, я тебя воспитал, хоть и не так, как хотелось бы, но кровь — не вода. Это старая истина. Не забывай ее. Будь здесь твоя мать, сказала бы тебе еще что-нибудь, не хочу делать этого за нее. Не советую спешить с отъездом за границу, но ты лучше знаешь, что натворил, решать тебе. И все же послушайся отца. Подожди где-нибудь возле границы, посмотри, как будут развиваться события. И если перед тобой захлопнутся здесь все двери, тогда только постучись в чужую. Не зря говорят, что чужой хлеб горек…

Борис молчал. Его красивое удлиненное лицо с тяжелой, хорошо очерченной нижней челюстью потемнело, портфель в руке сверкал своими застежками, и под козырьком фуражки, на белой коже лба, выступили мелкие капельки пота.

Собственная наглость стоила ему немалых усилий.

Его самого вывело из равновесия решение бежать, именно поэтому он так бесцеремонно держался с отцом. В эти минуты он вспомнил и бесконечные предупреждения отца, и последний разговор с отцом и братом в этом самом кабинете и с внезапно нахлынувшей злостью констатировал, что они оказались правы… Германия гибла… Гибли все его надежды, вся его вера, вся его уверенность в себе, самомнение и честолюбие..

А впереди была неизвестность…

Вышитая занавеска отбрасывала пеструю тень на лицо Бориса Развигорова. Он открыл глаза, развел руки, потянулся и медленно поднялся с кровати. Голова была тяжелой. Не столько от выпитого, сколько от напряжения игры, бессонной ночи и табачного дыма. Играли допоздна. Сколько он проиграл? Этот вопрос молнией пронзил сознание, он подтянул к себе одежду, начал шарить в карманах. Денег не было. От пачки осталось несколько мятых банкнот. Значит, бумажные деньги кончились, ему не везло. Он оглядел комнату. Окна были закрыты, двери тоже, но щеколда не спущена. Спал все равно что на улице. С тех пор как он все свое богатство держал при себе в маленьком чемоданчике, он не позволял себе подобной неосторожности… Развигоров был не из трусливых, но слиток золота заставлял все время быть начеку. Вот почему он остановился не в гостинице и не у знакомых офицеров местного гарнизона, а нашел одного из старых компаньонов отца, торговца зерном Холилулчева. В детстве он часто гостил здесь с братом и сестрами и только позже понял, почему эти провинциальные богачи с таким вниманием и заботой относились к его семье. Старый Развигоров первым поддержал слабую торговую фирму Холилулчева, потом кредитовал его, объявил компаньоном, хотя, в сущности, торговец зерном Холилулчев превратился в закупщика зерна для мельниц Развигорова.

И все же, разглядывая комнаты, обстановку, представляя себе красивый фасад дома, широкий двор, железную ограду, капитан понимал, что слияние с фирмой Развигорова очень помогло бывшему мелкому торговцу. Даже мебель в доме говорила о хорошем, выше провинциального уровня, вкусе. Скорее всего, это вкус его дочери. Одна из самых красивых женщин города, она одевалась весьма экстравагантно, диктовала здешнюю моду. Был у нее и муж, офицер запаса. Для Бориса это явилось неожиданностью, но, к счастью, они не встретились — зять Холилулчева мобилизован и направлен в часть. Трина, или Димитрина — таким было ее полное имя, — вела себя весьма непринужденно, и Борис надеялся приятно провести здесь время. Может быть, поэтому он и не запер дверь на ночь. Надежда на новый роман незаметно вернула его мысли к тому, что произошло три дня назад. Всю ночь перед отъездом сюда он провел с госпожой Чанакчиевой. Вначале в каком-то ресторанчике, потом у него в квартире. И все было как будто в последний раз. Она вела себя так же, как всегда, без комплексов и без тормозов. Но себя он не узнавал. Утром чувствовал себя как выжатый лимон, единственным его желанием было как можно скорее уехать отсюда, вернуть себе силы и спокойствие, держаться подальше от растревоженной Софии и от этой ненасытной женщины. Он не сказал ей о встрече с отцом, хотя вначале у него было такое желание. Сказал ей только, что должен уехать в город Х-во, куда получил новое назначение. Когда они прощались, она обещала навестить его там, но он ей не поверил. Впрочем, от этой женщины всего можно ожидать, тем более что, как она выразилась, он единственный ее партнер по постели, который доводит ее до умопомрачения.

Успокаивало его лишь то, что дела ее были еще не улажены и вряд ли она кинется к нему сейчас, когда нет окончательной ясности. Она понимала, почему он спешит уехать из Софии — следы его подвигов совсем еще свежи. Не догадывалась она лишь о том, что он собирается бежать в Турцию. Вначале он хотел ей сказать и об этом, но потом передумал. Еще увяжется за ним, что он тогда будет делать. После той ночи он чувствовал себя пресыщенным ею, она становится ему в тягость и, если появятся новые заботы, будет висеть у него на шее тяжким грузом… Капитан Развигоров встал, надел бриджи, накинул подтяжки и пошел умываться. В доме было тихо. Шипение воды в кране чешмы прогоняло сонливость, где-то скрипнула дверь, послышались шаги. Чей-то голос подсказал ему, что полотенце слева, на вешалке. И снова все стихло.

Уже выбритый, надушенный, он спустился в холл, где в прохладном полусумраке собралась вся семья. После обмена утренними приветствиями можно не спеша позавтракать, посидеть за чашкой кофе, перекинуться несколькими словами о последних новостях со стариком Холилулчевым.

Правительство объявило войну Германии.

При этом известии что-то оборвалось в душе капитана Бориса Развигорова. Он заметно помрачнел. Мрачен был и старый торговец зерном.

— Дело становится серьезным, господин капитан, — вздохнул он, и этот вздох, услышанный Борисом, затрепетал в его душе черной бабочкой.

Он, конечно, предвидел неприятности, но не ожидал, что дойдет до такого. Ему до последних дней казалось, что слова Гитлера о несокрушимости германской армии подтвердятся победами. Сейчас, видя закат своих надежд, он не мог больше играть с собой в прятки. Тонкая струна, до последних мгновений связывавшая его с надеждой, лопнула с жалобным стоном. Барабаня пальцами по столу, Развигоров сказал:

— Не найдется таких болгарских офицеров, господин Холилулчев, которые пойдут против своих вчерашних союзников…

— Найдутся, господин капитан Развигоров, найдутся… — как-то очень грустно произнес старый торговец. — Мы думали, что и в горы никто не пойдет, а ведь нашлись люди… И теперь я боюсь их больше, чем русских. Русские придут, постоят и уйдут. Они не будут спрашивать, кто чем торговал и кому что продавал… Они предоставят тем, с гор, разбираться в этом. У русских своя головная боль, им будет не до нас… Плохое придет от наших… Своя собака, если кусает, знает, куда укусить… Вот чего я боюсь… В свое время один мой знакомый из бывших влиятельных людей говорил, что Англия думала о нас… Недавно я его видел, и он сказал, что после этой войны Англии придется больше думать о себе, потому что и для нее все изменится, хотя она одна из победительниц…

— Никто еще ничего не знает… — сказал капитан Развигоров.

— Хорошо бы, если так… А только мне кажется, я уже знаю, кто выиграет войну… Если уж и мы начали кусать своего союзника, значит, дело швах…

Развигоров, с нарастающей тревогой слушавший хозяина, поднял голову, оглядел полутемный холл и, встретив взгляды Трины, улыбнулся.

— Ладно, не будем паниковать раньше времени, господин Холилулчев…

— И я так думаю, господин капитан, но не могу не спрашивать себя: что творится там, где сейчас мой зять?.. Того и гляди дочка вдовой останется… Худо…