Дом проблем - Канта Ибрагимов

А президент-генерал в прямом эфире зачитывает текст:

— Мне говорят — это способ запугивания, вы нас терроризируете. Смешно с моей стороны терроризировать старых революционеров, видевших всякие испытания. Оппозиция твердит: «Появился какой-то (неразборчиво) уклон: президент-генерал быстро и решительно стал бы все это исправлять. Говорят, что нет выборов, демократии, прочее. Есть выбор окончательный и бесповоротный — это диктатура чеченского народа во всей России и в мире! (Бурные аплодисменты за кадром.) Товарищи, не надо теперь оппозиции! Либо тут, либо там, с винтовкой, а не с оппозицией. Это вытекает из объективного положения, не пеняйте. Вывод, для оппозиции теперь конец, крышка, теперь довольно нам оппозиции!» (За кадром аплодисменты.) А президент продолжает: «ПСС, том 43, страница 127.»

— Это не надо читать, — тоже голос за кадром, и мало кто узнает этот голос, а Мастаев, смотрящий эту передачу, еще более прислушался, прибавил звук, а генерал продолжает:

— Мы не учитываем прошлое, а настоящее, учитываем изменения взглядов и поведение отдельных лиц, отдельных вождей. Ленин. При чем тут Ленин?.. Ну ладно, великий полководец, революционер. Заканчиваю. ПСС, том 41.

— Это не читайте, — теперь Мастаев узнал закадровый голос Кныша, стал хохотать. В это время он услышал возгласы во дворе, голос своей матери.

Ваха только вышел. Темно, лишь одна лампа — освещение таблички «Образцовый дом» — горит, а перед ним Баппа и мать Альберта Бааева. Увидев Ваху, последняя, что-то ворча, ушла в сторону своего подъезда. Баппа вслед за сыном зашла в чуланчик и на вопросительный взгляд сына сказала:

— На весь двор орет, что из-за твоих каких-то шашней Мария Дибирова не соизволит возвращаться к мужу.

— Какой «муж»? — не сдержался Ваха. — Разве они уже давно не в разводе? — Баппа молча развела руками, а сын взволнован. — И если на то пошло, пусть ее сын со мной поговорит. А что она от тебя хочет?

— Хочет, чтобы ты стер надпись в подъезде Марии.

— Пусть мне это скажут.

— А как тебе сказать? — мать усмехнулась. — Вон, вновь написано «Дом проблем». Видать, вновь какие-то выборы будут, ну и ты, как обычно, председатель избиркома — гарантия демократии — лицо народа.

— Что ты несешь, мать?

— Эта кем-то пущенная молва о тебе давно ходит, а теперь и плакатами развешана.

Пораженный Ваха прямо в тапочках выбежал во двор: действительно, вновь приписано «Образцовый дом проблем», а рядом плакат «Все на референдум», несколько искаженный — его профиль «председатель избиркома — гарантия демократии — лицо народа». И тут же приписано «дурное».

Мастаев попытался было «дурное» стереть, как сзади стук каблуков:

— Надо быть последовательным, — Виктория Оттовна сзади смотрит на него, как на провинившегося ученика. — Тогда и то в подъезде сотрите.

Ваха давно про это забыл, не видел, теперь заглянул, словно вчера написал — ярко: «Мария, я люблю тебя!» под самым потолком, даже трудно теперь представить, как он это написал.

— Кому мешает, пусть и стирает, — резче, чем хотел, огрызнулся Мастаев, хотел уйти.

— Постой, пожалуйста, — Дибирова слегка притронулась к его руке, словно приглаживая: — Пойми, у тебя сын, семья. И я хочу, чтобы Мария жила спокойно, в семье.

— Д-да? — Ваха понимает, что он взведен и не должен так с Викторией Оттовной говорить, да и иначе он сейчас не смог. — Да, как здесь написано, быть может, и я дурачок, зато я и «гарант демократии». Так что, хотя Мария и ваша дочь, а уже взрослая, и пусть самостоятельно принимает решение. А я ее давно не видел, тем более не общался, — выдав это, он хотел уйти, но Дибирова его удержала:

— Пожалуйста, эту надпись в подъезде сотри.

— Она вам мешает?

— Скажу так — смущает.

— Я сделаю так, как скажет Мария.

Хотя в одном дворе живут, а Ваха давно не видел Марию, и верный способ поговорить — телефон — давно не работает. Тем не менее, придя домой, он первым делом поднял трубку — гробовая тишина. Повалившись на диван, особо не вникая, он тупо смотрел, как опять по телевизору президент-генерал обвинял во всех чеченских проблемах руководство России, как вдруг, вспугнув его, зазвонил телефон:

— Мастаев? Совещание, срочно в президентский дворец.

Ваха быстро нажал на рычаг и, пока не отключили, набрал Дибировых.

— Ваха, ты всесилен, когда захочешь, даже телефон работать начинает, — это вновь Виктория Оттовна, а он не смеет Марию позвать, мать сама подсказала.

— Алло! — как ему дорог этот голос.

— М-м-мария! — только это еле-еле он смог сказать. Потом: — Здравствуй, как дела? — и после долгой-долгой паузы, словно они об этом много говорили: — Это стереть?

Она тоже долго молчала, и очень тихо:

— Если не правда, — и тут резко связь оборвалась.

На совещание в президентский дворец Мастаев опоздал. Его провели в конференц-зал, указали на место в стороне, да тут Кныш, что сидел на самом почетном месте между спорящими сторонами, пальчиком его настоятельно поманил, и только когда Ваха сел, заметил — «международный независимый наблюдатель — Кныш М. А.», а рядом еще одна табличка — «председатель независимого референдума — Мастаев В. Г.».

С правой от Вахи стороны сидит один президент, он в гражданской форме. Тут же шляпа на столе. Он очень спокоен, даже улыбается. А напротив него пять оппозиционеров, кои, перебивая друг друга, пытаются президента в чем-то убедить:

— Вы кличете войну, вы ввергаете республику и народ в катастрофу, — на чеченском говорят все.

— А вы трусы, — отвечает президент. — Вы боитесь Россию, прислуживаете ей.

— Это неправда! — вскочил один бывший депутат разогнанного парламента.

Страсти накалялись, Ваха всецело поглощен этой откровенной дискуссией, как его под бок ткнул Кныш:

— Пойдем, покурим.

— Вы, наверное, не понимаете, — на ухо прошептал Ваха соседу.

— Все я понимаю. Пойдем, все равно здесь «итоговый протокол» уже составлен. Пусть поболтают по-свойски, без международных и посторонних наблюдателей.

Когда они выходили, почему-то острая дискуссия резко оборвалась, а рядом, видать, комната отдыха президента. Уютно, теплый самовар, и тыквенный пирог-хингалш просто дышит ароматом и свежестью.

— Обожаю я это блюда, — Кныш, еще не сев, отхватил жирный кусок. — Налей мне чаю. Ешь.

Не торопясь, вдоволь наевшись, Митрофан Аполлонович тщательно протер руки салфеткой, с удовольствием закуривая, предложил Вахе. Последний в кабинете президента курить не посмел. Кныш это одобрил и далее продолжал:

— Все же молодец ты, Мастаев. И зря мы тебя в свое время в партию не приняли. Надо же, в подъезде «Образцового дома», под потолком, чтоб не стерли, всем назло. Да теперь, красным, крупно «Правда» написал, да еще три восклицательных знака поставил. Вот патриот ленинской газеты!

— Вы как узнали? — потрясен Мастаев.

— Вон, все руки и рубаха в краске, как в крови.

Ваха осмотрел себя, потом в упор на Кныша, и словно допрос:

— Но я ведь только оттуда, только что написал. Как вы узнали?

— Хе-хе, Мастаев, не мучайся. Простая логика. Мария спросила: «Не правда». А у тебя лишь один способ объясняться в любви — писать «Правда!!!».

— Какая мерзкая участь! — вскочил Ваха, даже сделал шаг в сторону: — Все подслушивать, подсматривать!

— Но-но-но! — вознес указующий перст Кныш. — «Власть и сыск должны быть в России». ПСС, том 54, страница 219.

— То-то у вас руки черные, как от гари войны. Вы ведь тоже упражняетесь в стенописании: все неймется вам, не хотите, чтобы здесь порядок был, вот и пишете на «Образцовом доме» «Дом проблем», все в «итоговых протоколах» своих «выборов» упражняетесь, экспериментируете, словно мы подопытные кролики. Нет! — Мастаев топнул ногой, да так, что сам испугался, замолчал.

Пауза была приличной, нарушить которую мог только Кныш.

— Вот это да! Не ожидал. Какая прыть! — он вплотную подошел к Вахе, тыльной стороной пальчиков погладил лацкан поношенного пиджака. — А бацилла «независимости» в тебе уже сидела. Ты, Мастаев, действительно болен. Я даже не знаю, как тебя в таком состоянии в Москву направить: опять учудишь — опять выручать?

— А-а-а, в Москву надо? — встревожен Ваха. Теперь он Москвы очень боится, да жизнь всегда противоречива: там, в столице России, лечат его сына. Как он по нему соскучился! Что делать? Ехать — не ехать? Притом что Кныш для него ныне уже не указ. В это время, по-генеральски чеканя шаг, в комнате появился президент. Митрофан Аполлонович быстренько погасил сигарету и даже рукой попытался разогнать клубы дыма. А Ваха замер: перед ним президент Чеченской Республики и его приказ на русском:

— Лети в Москву, он подскажет, — небрежный жест в сторону Кныша и, склонившись над пирогом, как бы между прочим, тихо на чеченском: — Будь там поосторожнее, им веры нет.