Бессонный патруль - Коллектив авторов

И наконец, непреложный вывод: излишки муки могли создаваться за счет повышения влажности выпекаемых изделии.

Проводятся эксперименты. Следователь вместе с технологом присутствует при контрольной выпечке хлеба, одной, другой, десятой… Да, действительно, повышенная влажность хлеба дает экономию муки…

Но как же тогда контроль? Ведь на каждую партию выпеченного хлеба должен быть лабораторный анализ.

Разве можно избежать этого? В эти дни Макаш Аккулиев приходил на хлебозавод регулярно, как на работу.

Это и была его новая работа. Он изучал сложное дело хлебопечения, часами слушал пояснения технологов, мастеров, которые рассказывали ему, что разная мука, будь она даже мукой одного сорта, дает различный припек. Индивидуальные особенности, зависящие от качества зерна, от того, на какой земле вырос пшеничный колос, много или мало было солнечных дней, много или мало влаги впитала почва, — влияют, оказывается, на характеристику муки, на размеры припека, который она может дать.

Именно поэтому каждый раз, как со складов Заготзерна на хлебозавод поступает мука, должен производиться и лабораторный анализ, чтобы выяснить, какого припека от нее можно ждать, каково должно быть соотношение муки и воды, чтобы получить хлеб, соответствующий стандарту.

На Каратауском хлебозаводе эти анализы не производились.

Аккулиев шел дальше и постигал практику хлебопечения. Он придирчиво следил за рецептурой контрольных замесов и выпечкой хлеба.

Он выяснил, что на Каратауском хлебозаводе мастера каждой смены работали без контроля технологов, не указывали фактическую влажность полуфабрикатов, нарушали стандартность готовой продукции. Часто влажность теста из муки пшеничной обойной была 51 и 52 процента, превышая стандартную влажность на 1–2 процента.

Надо сказать, что директор Каратауского хлебозавода Нурали Байкасымов в тот момент, когда Аккулиев раскрыл, наконец, механику хищения муки, не нашел ничего лучшего, как отрицать все. Но это уже не имело значения.

Совершенно беспристрастными данными экспертизы, десятками анализов, показаниями свидетелей было установлено, что четыре года группа, возглавляемая директором хлебозавода, крала муку, выпекая хлеб повышенной влажности.

Чтобы нащупать звенья преступной цепи Макашу Аккулиеву пришлось шаг за шагом доказывать расхитителям, что он знает эти тайны не хуже их. И когда в его руках оказались неопровержимые, грозные проценты завышенной, по сравнению со стандартом, влажности, преступники сдались.

ЗОЛОТОЕ КОЛЬЦО

— Граждане судьи!

Говорить о моем подзащитном с максимально сжатой обрисовкой мотивов преступления было бы неправильным.

Упоминание о сложной личности преступника стало общим местом в речах защитников. Ничего не могу поделать, о личности говорить буду и я. Не осознав полностью того, как Афанасьев сделался похитителем государственного золота, не проследив перипетий его прихотливой биографии, в которой доброе боролось со злом, как сможем мы определить меру наказания, которая помогла бы Афанасьеву вытравить все преступное и стать человеком?

Мать маленького Бори Афанасьева погибла ледяной мартовской ночью военного года. Отец давно не жил с семьей, немного помогал деньгами… и только. Скупым и коротким оказалось людское сочувствие в глухом сибирском селе.

Борис Афанасьев рано женился, но в семье, так бодро и споро начавшей самостоятельную жизнь, пошли раздоры, Афанасьев уехал от жены и ребенка, стал скитаться но стране, работая то грузчиком, то бульдозеристом, то чернорабочим, был и строителем, был и. монтером. Вскоре он оказался в Якутии, даже вызвал жену с ребенком, но не прошло и года, как все развалилось. Жена вышла замуж за другого, сам Афанасьев вовсе не хотел семейной жизни.

Там-то возник «новый Афанасьев», любящий не столько деньги, сколько ту власть, которую он, недавний горький сирота, обретал над людьми. При этом Афанасьев не был жаден, не скупился на дорогие подарки, но в нем не было той купеческой грубости, которая отталкивала бы. Он нравился многим женщинам.

Афанасьев приехал в Магаданскую область, кочевал с прииска на прииск, скупал золото, вывозил его. И когда возникла необходимость в помощнике, он со своим обаянием и умением преподносить преступные вещи, как самые обыкновенные, окутывая романтикой тайную транспортировку золота, нашел себе такого помощника — Павла Сотикова. Искусный обольститель добился того, что именно мать Сотикова доверила ему воспитание своего сына. Не следует умалять и вины матери — человека, предавшего своего сына. Нечеткость ее моральных позиции привела к тому, что она пренебрегала жизнью и характером Афанасьева, передоверила воспитание сына человеку, в которого влюбилась безоглядно и пылко.

А Сотиков оказался натурой податливой, благодарной и отзывчивой. Послушный и понятливый, Павел Сотиков великолепно справлялся с перевозкой золота, с покупкой его у старателей, и с припрятыванием «товара» около избушки, в которой они квартировали с Афанасьевым, на прииске. «Шеф» надеялся со временем выпестовать из парня матерого «золотопромышленника». Правда расцветавшая карьера Сотикова оборвалась: он был арестован с грузом золота в сибирском аэропорту. Афанасьев бросился назад на прииск и вообще покинул Магаданскую область.

Но следствие велось не энергично, «концов не нашли», и Афанасьеву показалось, что не так уж и опасно для государства, если похитить у него несколько килограммов золота.

Однако никому не нанес Афанасьев столько вреда, сколько самому себе: идея всевластия золота сковала в нем хорошие начала. Тем не менее, он был близок к тому, чтобы порвать с преступными действиями. Сотиков стал служить в Советской Армии, Афанасьев вновь сошелся со своей семьей, у него родился второй ребенок…

Трудно объяснить внезапный отъезд Афанасьева в Магадан, скорее всего, у него оставалось там припрятанное золото.

Обойдись все благополучно для Афанасьева — это была бы последняя операция, связанная с золотом. Но не обошлось… Из материалов дела вы, товарищи судьи, осведомлены, как Афанасьев был арестован, как было найдено в его квартире золото, не очень, кстати говоря, тщательно спрятанное. Потом началось следствие, суд, и вот вам предстоит вынести приговор человеку, все силы души которого были истрачены на преступление. И далее, когда перед ним появилась возможность жить честно, отбросив старое, он и не поверил особенно в такой исход, и не нашел в себе сил — необходимо было вмешательство со стороны. Таким вмешательством был бы справедливый, учитывающий все сложности жизненного пути Афанасьева, приговор, и приговор не только как возмездие, но и как программа жизни для оступившегося, однако, не безнадежного человека…

Два товарища по работе, защитники Афанасьева и Сотикова, молча обедали в городской столовой. Пожилой лысоватый мужчина в очках (это был Николай Гаврилович) говорил своему коллеге, изящному молодому человеку:

— Грех, грех вы взяли на душу, Владимир Николаевич, так приукрасив своего подзащитного. Мне не сравниться с вами в блеске изложения, но сколько темного, подлого грязного вы оставили в стороне! Да если бы только одно нравственное совращение Сотикова было на совести Афанасьева и то он был бы бесконечно виноват.

— Николай Гаврилович, вам слово предоставят, и вы своего Сотикова оправдать сумеете, то есть, я хотел сказать, вы сможете сказать в его защиту все, что найдете нужным.

— Топить Афанасьева я не нахожу нужным, но кому, как не вам знать… Вот, возьмем Сотикова. Он перед отъездом прощается с приисками, обходит километры тайги, чуть ли не посылает им привет. Для чего это он делает? Чтобы на следствии предстать поэтической личностью? Да ничего подобного! Просто в нем нет черствости, той страшной черствости вашего Афанасьева. Настойчивость Николая Гавриловича не смутила его собеседника.

— А вы забываете, что Сотиков груб, что в нем не чувствуется самостоятельной духовной жизни. Он то подавлен, то часами теряет интерес к судебному процессу, то грубит или огрызнется.

— Ах, Владимир Николаеиич, Владимир Николаевич, Сотиков лишь внешне груб и неизящен. Но ведь именно у Сотикова назревало внутри свое, пока он перенимал чужое, пока он старательно подражал Афанасьеву и даже таскал подаренное последним золотое кольцо — знак приобщения к иной жизни. А колечко-то было, хоть и из чистого золота, да фальшивкой, маской… На вас я не сержусь и не в обиде, скорее всего, ваше выступление чем-то меня затронуло, но чем именно, не могу еще разобраться… Боюсь только, что объясненный вами Афанасьев — это выдуманная фигура. Хорошо лишь, что он не принесет никому больше горя. И навсегда разорвана цепочка с Сотиковым.