Акушер-Ха! Вторая (и последняя) - Татьяна Соломатина

У четверых взрослых Васиных детей всё было хорошо (все они, к слову, были Остерманы – таково было их самостоятельное добровольное решение). Не менее хорошо, чем у принятой им собственноручно пары-тройки карапузов-внуков. Тоже Остерманов. В этой семье вообще мало кого интересовали проблемы крови, а проблем с любовью и верностью у них не было.

Вася построил себе особняк в деревеньке неподалёку от Рублёвского шоссе – было сложнее, чем раньше, но всё ещё возможно, да и в деньгах Вася Остерман нужды не испытывал, – справедливо рассудив, что и детям от второго брака папина недвижимость нужна куда больше, а он уж как-нибудь сам. Не в могилу же с собой деньги забирать? Деньги штука такая – расходная: не хватает – больше зарабатывай, а не экономь. Да и вообще, деньги надо тратить при жизни. А слово «могила» отныне стало для Васи ругательным. Он было даже попытался, как все порядочные люди, уйти в депрессию, в запой, хоть куда-нибудь, куда и положено уходить всем порядочным людям после смерти родных и близких. Но не получилось. Денег больше зарабатывать – сколько угодно. А экономия, депрессия и рассуждения о бессмысленности жизни и несвоевременности смерти – никак. Рождённый для гармонии созвучий небесных сфер на радость всем, рельсы из собственных терзаний в царство Аид укладывать не может.

Вася с головой ушёл в работу. Откуда, собственно, никогда на самом-то деле и не выходил, так и сидя в ней по уши во время всех любовей, воспитаний и смертей. А уж в новёхоньком особняке вообще появлялся не каждый день, предпочитая ночевать у себя в кабинете. Но даже когда не о чем было тревожиться-заботиться и никого не надо было спасать – тоска на Васю всё равно не наваливалась. Он даже добросовестно заваливался на диван и призывал эту самую положенную всем по штатному «человеческому» расписанию тоску. Как же без неё нормальным людям-то? А она, сука, не наваливалась. «Любимые же умерли, дети выросли, а?..» – уговаривал Вася тоску. «Чего «а?»! Акаешь чего, говорю?! – отвечала ему какая-то очень неправильная тоска. – Встал быстро и пошёл обход свежих послеоперационных делать. На ночь глядя – никогда не лишнее. Или спать. У тебя кардиограмма, как у двадцатилетнего парня. «Умерли»… «Выросли»… А ты хотел жить на планете, населённой вечно зелёными покемонами?» – и показывала ему фигу. Тогда Вася понимал, что никакая это не тоска, а его долбанное жизнелюбие и здравый, мать его, смысл, будь они прокляты! Брал с полки альбом репродукций передвижников или «Русскую историю» Костомарова и, пролистав пару-тройку страниц, засыпал крепким сном хорошего здорового человека. И никакие жёны с того света к нему не являлись ни с претензиями, ни с требованиями.

Во сне Вася иногда летал над огромной бесконечной водной гладью, и полёт этот был прекрасен: без крыльев, без страха, без вины. Без ничего. Сам по себе прекрасен. Вася просто парил в одной голубой бездне над другой голубой бездной. И обе бездны были доброжелательны, приветливы и необычайно спокойны. Сплошная радость бытия и не меньшая – небытия. Хочешь – пари. Хочешь – нырни. Но Вася пока не нырял. Не потому что боялся разбиться – он точно знал – там, во сне, – что не разобьётся, а войдёт. Из радости «парить» в радость «плыть». Чем хороший бифштекс хуже айвового варенья? Просто – другая еда. Первое – уместнее под красное вино. Второе – под несладкий чай. Чем полёт хуже плавания? Просто другое состояние радости. Птица ничем не хуже рыбы. Рыба ничем не лучше мимозы. Мимоза ничем не хуже грудного молока. Грудное молоко ничем не лучше кальвадоса… Всё это Вася знал там, во сне. И ему хотелось парить вместе со всеми телячьими вырезками и голландскими тюльпанами, запахами астраханского арбуза и белоснежного снега. В криках чаек, смешивающихся с плеском волн о борт баркаса у причала где-то там, внизу… Странные, конечно, у Васи были сны. И он точно знал, что, когда ему захочется поплыть, – он непременно нырнёт.

Но большей частью Васе вообще ничего не снилось. Особенно после смерти второй жены. Покой, покой и ещё раз покой. Из-за этого покоя Вася даже попытался испытать беспокойство. И как-то пошёл к своему приятелю – светилу психиатрии – и предъявил жалобы на отсутствие тоски, мук совести, присутствие хорошего сна, нормальное артериальное давление и высочайшую толерантность к спиртному.

– Не морочь мне задницу, Вася! – ответило светило. – Женись, заведи детей.

– Да как же я могу жениться, если они все… Да и детей у меня четверо. Внуки уже…

– Не можешь – не женись! А дети эти не твои, между прочим! Выпить хочешь?

Вася вздохнул и выпил с психиатрическим светилом. Светило как-то быстро нахрюкалось и стало плакаться в широкую остермановскую грудь на погоду-природу, партию-правительство, жену-тёщу, неблагодарного сына и невестку-стерву. Вася посоветовал светилу принимать антидепрессанты.

Но мысль о «не своих» детях отчего-то стала Васю тревожить. Ну, не то чтобы тревожить, а скорее вызывать здоровый исследовательский интерес. Он даже спермограмму сдал.

Оказалось – может. Ого-го как ещё может. Чего же он детей не завёл? Как это не завёл? Так были же дети. Просто выросли. Жёны больше не хотели. А Васе и имеющейся любви было достаточно. Внуки теперь вот есть. Но у всех своя жизнь. Почему у людей так сильна тяга к биологически своим детям? Инстинкт? Атавизм? Ерунда какая-то. Нет, ну раз для людей не ерунда, то почему для Васи ерунда? Стоит ли задумываться? Не стоит, конечно. Собаку завести? Зачем? Чтобы с ней домработница гуляла? Может, завести кота? Ну, не специально, а так. По ходу жизни. Летом жарко. Зимой идёт снег. Осенью дожди, а весной – грозы. А коты трутся у ног… И Вася завёл кота.

Подобрал в деревне. Ехал как-то с работы, а у дороги сидит: паршивое, с закисшими глазами, жалобно мяучит осипшим от холода, голода и ужаса голосочком. Назвал оригинально: «Васька».

Через год несчастный найдёныш превратился в толстого, холёного, наглого манула, разгуливающего то по всей деревне, то по Васиному столу в кабинете. Домработница втихаря шлёпала кота тряпкой по наглой морде. Кот ничего не забывал и всё докладывал хозяину.

– Люся! Зачем вы бьёте несчастную кису? – извиняющимся тоном спрашивал Вася.

– Да эта «несчастная киса» уже поперёк себя шире! – возмущалась дородная Люся. – И об ваше кресло когти точит, поганец!

– Он так много натерпелся маленьким. Не надо, Людмила Петровна, очень вас прошу. Это же всего лишь кресло. Продукт мебельной фабрики. А Васька – кот. Млекопитающее. Его мамка родила, её потом в город увезли, а котят выкинули, нехорошие люди.

– Всего лишь кресло… – ворчала себе под нос Люся. – «Всего лишь кресло» бешеных денег стоит, а таких котов – забесплатно три мешка на каждом углу. Ишь, смотрит, харя свинячья, глаза бесстыжие! Чего смотришь, сволочь?!

«Сволочь» смотрела на Люсю с чувством уверенного превосходства. Мол, знай, кто в доме хозяин, а кто тут углы от пыли протирает! Съела?!

«Ладно. Два случая – ещё не статистика! Тем более опухоли у них, у жён любимых, были гистологически разные. Ещё раз, что ли?..» – как-то здраво рассудил Вася, сидя у камина и наглаживая мурчащего Ваську. И решил жениться в третий раз. Возможно, ему хотелось, чтобы в доме постоянно была жизнь, а не от случая к случаю. Он много-много лет жил под одной крышей с людьми – и вот шестьдесят накатило, а ты один, как сыч. Сыч, кот и Люся. Тоже, конечно, жизнь, но не такая разнообразная и слегка сумасшедшая, как с перекрикивающими друг друга звонкими голосами, сверкающими разноцветьем глазами, творческими беспорядками и постоянным круговоротом событий, хомячков и рыбок, ветрянок и двоек по поведению, нежного запаха матовой светлой кожи, мятежного ореола тёмных кудрей, веснушек на носу у маленьких и больших девочек, разбитых коленок и первой щетины маленьких и больших мальчиков.

– Батя, какие, на хер, мальчики? Ты всю жизнь больше всего девчонок любил. Так что вот тебе моё сыновнее благословение, и развязывай уже с половой абстиненцией. Не то, не ровён час, пересохнет источник.

Всё-таки какой у него прекрасный сын от первой жены. Любимый мальчик. Мудрый был даже в подростковом возрасте. А уж теперь-то и подавно. Очаг покоя. Сосредоточение разума. Островок нежности. Любимый-любимый-любимый мальчик – со всеми его первыми сединами. Сединками. Сын, с которым отец может говорить обо всём. Обниматься, не испытывая неловкости, и целоваться, прижимаясь к колючей тёплой родной щеке. Не в кино. И не в книгах. А вот здесь – на собственной кухне. Под Люсину слезу умиления и Васькино громкое довольное урчание. Что может быть лучше? Ничего. Что-нибудь другое с кем-нибудь другой может быть таким же прекрасным? Наверное, может. Другим прекрасным. Так зачем же лишать себя?..

Для начала Вася сделал обрезание.

– Ты что, Вася, в Израиль собрался? – заржал друг-уролог в ответ на такую просьбу.