Несчастливое имя. Фёдор Алексеевич - Андрей Гришин-Алмазов

А присяга их известна: боярина Шереметева за присягою в Крым отдали! Теперича короля своего на Украине покинули и разошлись по домам. Придут времена, и мы вернём усю Украину до Перемышля и Холма».

Теперь поднялся со своего места и князь Иван Борисович Репнин:

   — Да если тако содеитси, то энто сильно осложнит наши отношения с Польшей, — пробасил он.

Царь молчал, ждя предложений. Говорили ещё много и приехавший из Киева Алексей Никитич Трубецкой, и волемудрствующий Василий Семёнович Волынский, и глава Пушкарского приказа Иван Иванович Баклановский, и, как всегда, Тараруй, Хованский Иван Андреевич, но конкретных предложений не было. Сверкали расшитые катаным жемчугом кафтаны, а вот речи мыслями не сверкали. Наконец встал окольничий Шепелев Аггей Алексеевич:

   — Я думаю, што на Днепре надоть оставить всё аки ести, а основной удар нанести по Крыму. Давно пора повязать кровью Серко. Запорожский атаман много говорит и пишет, а дела мало. Поставить его перед делом. Собрать конницу татарскую, калмыцкую да донских казаков да неожиданно послати к запорожцам, тем ничего не останитси, аки присоединитьси к походу.

Предложение было неожиданным и завораживало всех какой-то невыполнимостью. Решено было поставить во главе похода воеводу князя Каспулата Мурцаловича Черкасского, а младшим воеводою при нём стольника Леонтьева и дать в помощь конный стрелецкий полк головы Лукашкина. На том и договорились.

Через четыре дня князь Черкасский со стрельцами отбыл на Дон.

Андрей Алмазов вернулся в Москву в середине августа, когда купающаяся детвора всё ещё облепляла берега Москвы-реки и Яузы. Девки ходили в сарафанах, а степенные женщины в летниках. И ни хлебный, ни брусничный квас от жары не спасал.

Жена была рада его возвращению и заметно суетилась. Нянька помогала ей накрывать на стол.

   — А ты знаешь, твоентоя сестра Ларина венчаласи без тебе с Ярмиловым.

Андрей, хлебавший окрошку, поперхнувшись, чуть не подавился.

   — Тут великий пожар в Белом городе был, так весь двор Ярмилова погорел. Так што они обвенчались без особого пиршества. Лишь Суворов присутствовал.

Андрей поводил ложкой в тарелке:

   — Так ведь всё к тому шло.

Оксинья всплеснула руками:

   — Ну тебя бы подождати могли. Брат всё ж таки, хоша и двоюродный. Можно подумать, их время поджимало.

   — Ну поженились и поженились. Ты лучшева скажи, когда Семён придёт.

   — Да должен к обеду. Марфа уже стряпает.

Андрей насытился и отодвинул пустую миску:

   — Я тогда подремлю до его прихода.

Оксинья быстро разобрала постель, и Андрей улёгся. Сон с дороги пришёл почти сразу. Семён, пообедав сам, разбудил брата, присев возле кровати:

   — Штой-то на энтот раз ты не спешил в Москву?

   — Да чегой-то не тянуло.

   — Што со смертью хамовнической Алёны нихто не нужен стал, ни брат, ни сын?

   — Ну што ты, не от брата, ни от сына не отрекусь даже на дыбе, — заулыбался Андрей.

   — Балабон, правильно нянька говорит. — Семён заулыбался в ответ и похлопал брата по плечу. — Вставай, пойдёма до Страстного монастыря, тама сегодня патриарх Иоаким к погорельцам обращатьси будет. Я послал холопа до Ермилова. Трофим с Лариной туда подойдут. Оксинья говорила, што ты с ними поговорить хочешь.

   — Я уж и не ведаю, можа, мене в их дела не лезти.

Однако Андрей поднялся и стал одеваться, после чего они вдвоём вышли со двора и пошли к Неглинке.

Андрей увидел последствия пожара, которые ужасали даже через два месяца. Плотники и мастеровые заполняли улицы. Все спешили восстановить хоромы, палаты и дворы до первых холодов, и хоть это была боярская часть. Москвы и многие хозяева не скупились, однако по сказом ному повелению дом не поставишь, под крышу не был возведён ещё ни один дом. Перейдя выгоревшими дворами с Неглинки на Петровку, братья прошли к Страстному монастырю и через боковые ворота вошли на его территорию.

Трофим с Лариной уже поджидали их чуть в стороне, ибо возле собора стояла толпа.

Алмазовы не успели подойти, когда вышел патриарх Иоаким, и большая часть народа встала на колени. Кто победней, ждали церковной раздачи, но с деньгами патриарх не спешил. Его голос зазвучал над толпой:

   — Многие погорельцы шлют ныне хулу небу, а такого быти не должно. Мы, братия и сёстры, прославляя Матерь Божью, должны любить Ея. Она нас-то любит. Она нас покрывает любовью Своей, за нас молитси. Она любит нас аки детей Своих. Так почему же мы не любим свою Мать? Она ведь и мать наша — Мать всех христиан, и Матерь Божья, поэтому Она имеет великую силу и благодать. И прославляетси по силе молитвы после Бога, в то же время являясь заступницей Руси перед Ним. «Яко вси к Теби прибегаем, яко нерушимей стене и представительству».

Речь патриарха всё продолжалась, но Андрей с Трофимом уже не слушали, отойдя подальше от толпы, ближе к надвратной церкви.

   — Што, Андрей, ты противу того, што я взял твою сестру за себя?

   — Ты ж боле холопок любил, дюжинами менял, а паки заново начнёшь? Ты ведь даже втихую не умеешь, всё на виду.

   — А сам?

Андрей вздёрнул головой, как конь.

   — К тому же время поганое, вдруг тебе противу турка возьмут?

   — Когдай-то на Руси время не поганое было?

   — Ну энто как кому. Милославские с Салтыковыми в эту бучу не полезут.

   — А ты полезешь?

   — Да. Хочу судьбу ещё раз испытать. Слышал, казаков хотят послати на Крым набегом. Попытаю счастья с ними.

   — Я с тобой отъеду, вот и проверю свои чувства к Ларине. Можа, мене только чистота её притягивает. А сложу голову, так и сестра при тебе останетси.

   — Не в святом месте будет сказано, чёрт мене за язык тянет. Не к добру энто, Трофим, только венчалси, осталси бы ты дома.

   — Постарею, насижусь.

Молча они вернулись к Семёну и Ларине. Сестра с вопросом посмотрела на Андрея, но тот молчал. Не дожидаясь окончания проповеди патриарха, разошлись. Семён вернулся в Посольский приказ, Андрей направился домой.

Семнадцатого сентября, в день восемнадцатилетия царевны и великой княжны Софьи Алексеевны, слушал государь Алексей Михайлович всенощною в церкви Преподобной мученицы Евдокии. Того ж дни слушал государь обедню у Благовещения Пречистой Богородицы. А на государе было платья: опашень, зуфь бруснична, ферязи, тафта ала, испод черева бельи, зипун, тафта бела с меньшою обнизью, что с городы, шапка — бархат червчет с душкою, петли низаны с жемчугом. Посох индийский с костьми, подножье суконное. Перстни два фряжские. Да большая жуковина золотая, царской златницы.

А на женской половине Кремля царевна Софья давала пир, потчуя «сахарными» блюдами приглашённых и сестёр, и мачеху государыню-царицу, и тёток, и боярынь, всего более трёхсот позванных. Однако, особо потчуя любимую тётку царевну Татьяну Михайловну, Софья была весела, не чуя беды. А до царя наконец-то дошли слухи о связи Софьи с Василием Голицыным, а пристава Тайного приказа подтвердили эти сведения.

Царь был в гневе, и чем больше себя сдерживал, тем больше распалялся. Участь дочери была решена. Ей оставалась одна дорога — в монастырь. А вот что делать с Василием Голицыным? Род влиятельный, большой, более двадцати князей при дворе и на воеводствах. А этот вон какой прыткий, вот и послать его к Ромодановскому в войска, пусть там свою прыть показывает. Решение пришло, но по сравнению с оскорблением царского достоинства казалось мизерным, хотелось что-то ещё измыслить, чтобы другим неповадно было. Вот что, пусть соберёт, да на свой достаток, двести боевых холопов, с ними и отправляется. Порядком потратит свою казну, сразу попритихнет.

Под вечер окольничий князь Василий Голицын был вызван пред царёвы очи, в малую Золотую палату. Кроме царя в палате находился боярин князь Михаил Андреевич Голицын.

Царь с презрением посмотрел на бритое лицо князя Василия:

   — Мы своей волею повелеваем тебе, князю Василию, сыну боярина князя Василия Андреевича, собрать в течение четырёх месяцев двести боевых холопов и отбыть под руку воеводы боярина князя Григория Григорьевича Ромодановского-Стародубского и быть при нём до моего повеления. Дальнейшее в поведении и поступках твоих объяснит старший в роде твоём боярин князь Михаил Андреевич.

Оба князя Голицыных, пятясь, покинули малую Золотую палату.

   — Ну што, добился своего, — тихо зашептал Михаил Андреевич двоюродному брату. — Рази я тебе не предупреждал?

Князь Василий молчал, он был готов к худшему.

   — С Москвы съедешь и до отъезда в войско в Кремль ни ногой, — продолжал старший Голицын. — Даже не пытайся с царевной встретитьси али отписать ей, только хуже сделаешь. Об сыне да об нас подумай. Понял ли?

В этот день царевна Софья была объявлена послушницей Новодевичьего монастыря. Кто мог предположить, что постриг произойдёт лишь через четырнадцать лет.