Южная страсть - Дженнифер Блейк

Он снова поднял голову и встретил ее взгляд своим, открытым и абсолютно беззащитным. На виске его, рядом со шрамом, билась жилка.

— Потому что я хочу заботиться о вас. Потому что я хочу, чтобы вы жили со • мной. Потому что я хочу оставаться с вами всю мою жизнь.

Горло Летти сдавило. Долго она не могла дышать и чувствовала только безумное желание согласиться. Он был так мил, так трогательно привлекателен в своей ущербности. В нем была такая доброта и какая-то непонятная сила, которая намного превосходила физическую мощь его тела. Было бы так легко согласиться, заботиться о нем, учить его прелестям любви, которые она узнала, позволять ему любить ее. Их дети были бы прекрасны.

Господи, о чем она думает!

Рэнсом смотрел на ее лицо, на влажную мягкость ее глаз, на подрагивавшие уголки рта. Сердце замерло у него в груди. Он заметил на ее щеках легкий румянец и ощутил трепет надежды на успех в этой азартной игре, которую он искусно и осторожно вел все эти нескончаемые дни со времени их объятий на пароме. Вдруг кровь отхлынула у нее от лица, глаза потемнели. Он сильнее сжал ее руку.

— Не смотрите так, — голос его звучал грубо.

Она вздохнула и изобразила на лице вымученную улыбку.

— О, Рэнни!

Ей требовалась его помощь.

— Не надо ничего говорить. Все в порядке.

— Как жаль… действительно жаль, но я не могу, — она протянула руку и коснулась его волос, пробежала пальцами по мягким белокурым кудрям. — Вам надо было жениться давным-давно, когда началась война и все женились, когда все девушки бегали за вами по пятам.

Он сидел очень тихо под ее рукой. Так давно она к нему не прикасалась, так давно.

— Мне не нужны были эти девушки.

— И я вам не нужна. Из этого ничего не выйдет.

— Почему?

— Я не совсем подхожу вам, — сказала она, голос ее был тих, в нем звучала боль от горьких воспоминаний.

Он увидел, что он с ней сделал, увидел и почувствовал, как это острым ножом врезается в него, проникая все глубже и глубже. Он хотел объяснить, взять всю вину на себя, как и подобало, как и было бы справедливо. В голове у него билась только одна мысль.

— Я люблю вас.

Слезы поднялись к ее глазам, навернулись на ресницы.

— Ах, Рэнни. Это очень странно, но я думаю, что и я как-то люблю вас.

— Тогда примите мое имя.

Его имя, самое ценное, что есть у мужчины. Она могла бы уступить его просьбам накануне, когда еще всю прошлую неделю боялась, что у нее будет ребенок от Шипа. Теперь вероятность этого исчезла. Если она и была так подавлена и склонна к слезам, несомненно, это связано с ее нынешним состоянием. Но никак не с Рэнни. Она изобразила улыбку.

— Я не могу на это пойти, вы же знаете. Это не понравится вашей тетушке. Люди даже могут сказать, что я согласилась, чтобы завладеть Сплендорой.

— Вы можете владеть Сплендорой.

Он был так упрям, но в то же время по-своему хитер. Летти попробовала подойти с другой стороны и позволила себе повысить голос в раздражении:

— Вы думаете, — я выйду за вас из-за денег скорее, чем Салли Энн выйдет за полковника?

— А мне все равно из-за чего.

— Я не могу этого сделать.

— Вы немного любите меня. Полюбите меня больше.

Произнести эти слова было для него таким облегчением, что даже не важно, что она ответит. Он уже смирился с фактом, что она не собирается сказать того, что он хотел от нее услышать. Был шанс, очень небольшой, что она скажет именно то, что он хочет. Однако в это утро он увидел темные круги у нее под глазами и испугался, что ей уже не нужно ничего, хотя все еще было нужно ему: Все, что он хотел увидеть сейчас — как она отреагирует на его чистосердечную просьбу, посмотреть на ее лицо и понять, какова она на самом деле, что она на самом деле чувствует. И главное — не выдать себя, не выхватить ее вдруг из кресла и не сжать в объятиях на полу, даже если для этого потребуется каждый грамм его силы воли. В голове у него крутился обрывок стихотворения:

О, западный ветер, когда ты задуешь

И дождь долгожданный земле наколдуешь?

— Может быть, но это не имеет значения.

— Это имеет значение для меня. Бог мой, моя любовь со мной. И я опять в моей постели! Ну, конечно же, она никогда и не была в его постели. Да и будет ли когда-нибудь?

— Пожалуйста, — взмолилась она, — не говорите больше ничего.

Он долго смотрел на нее, размышляя. То, что для него было удовольствием, для нее было пыткой. Он должен был понять это раньше. Он коротко кивнул:

— Я не буду тогда, пока.

Он все понял, и это было так неожиданно, что внутри ее поднялась волна благодарности. В порыве она склонилась и коснулась губами его лба. Ее грудь на мгновение прижалась к его плечу, а колено коснулось груди. От этого прикосновения, каким бы коротким оно ни было, ее захлестнуло волной желания. Она отдернулась от него, как от горячей— плиты. Их взгляды встретились. В ее глазах было отчаяние. Она увидела его глаза — два спокойных озера, настороженные, внимательные.

У порога скрипнула половица.

— Ну и ну, учительница, — лениво растягивая слова, пошутил Мартин Идеи. — Если вы так проводите занятия, когда мне можно будет приступить к учебе?

ГЛАВА 13

«Поостерегись жары, дорогая. Не только потому, что это вредно для здоровья. Ведь известно, что жаркий климат подрывает и моральные устои».

Летти бросила письмо матери на стол, оперлась о локоть и потерла лоб кончиками пальцев. В последнее время некоторые пассажи из писем родственников удивляли ее не столько непониманием ее нынешней жизни, сколько нелепостью. Казалось, они думают, что весь штат Луизиана — это малярийное болото, населенное жестокими и вспыльчивыми людьми, которых можно топтать ногами в грязи за их преступления против человечества. Подумать так о Рэнни. Сэмюэле Тайлере, да любом из людей, которых она встречала на улицах Накитоша, было просто смешно. Это люди, для которых феодальные отношения, утвердившиеся на земле сотни лет назад, были образом жизни. Не их вина, что индустриальные сообщества, такие, как в Англии или Новой Англии, не могли больше извлекать пользу из этой системы и поэтому вдруг объявили, что она порождает эксплуатацию и с ней должно быть покончено. Ни один разумный человек не стал бы оспаривать этого утверждения. Но точно так же ни один разумный человек не мог и не должен был ожидать, что люди, которые вложили в утверждение рабства миллионы, все изменят за одну ночь. Война всегда трагедия, но то, что творилось теперь, было грубым произволом. Она видела это так отчетливо, что не могла представить, почему все понималось ею раньше иначе. Это, как она считала, показывало, насколько она изменилась.