Генеральская правда. 1941-1945 - Юрий Рубцов

Говоря о Штеменко как о слуге двух господ, первый секретарь ЦК даже не подумал, что Жуков и Берия ненавидели друг друга, и будь начальник ГРУ замешан в каких-то бериевских раскладах, к его услугам Жуков не прибег бы никогда. И уже тем более не стал бы его выдвигать в руководство структуры с особыми возможностями, каким было Главное разведуправление Генштаба.

О том, что все эти обвинения были на самом деле несерьезными и преследовали лишь одну цель — опорочить маршала Жукова, а Штеменко просто попался гонителям «под ноги», стало ясно уже в мае 1958 г., когда Сергей Матвеевич был назначен первым заместителем командующего войсками Приволжского военного округа. С подлинным объектом своего нападения — Жуковым — Хрущев, как известно, обошелся куца круче. Летом 1961 г. Штеменко был переведен на должность замкомандующего в Закавказский военный округ, а через год и вовсе возвращен в столицу: он стал начальником Главного штаба Сухопутных войск, а в 1964 г. — начальником Главного организационно-мобилизационного управления Генерального штаба.

В феврале 1968 г. ему было присвоено (справедливее было бы сказать — возвращено) звание генерал армии, а в августе того же года он стал начальником штаба Объединенных Вооруженных Сил государств — участников Варшавского договора, первым заместителем начальника Генерального штаба ВС СССР. В этой должности он находился вплоть до самой кончины. Но пятно-то на репутации осталось...

Как вспоминали многие его сослуживцы, Сергей Матвеевич спокойно реагировал на все превратности судьбы и военной службы. Генерал армии В.Н. Лобов, пришедший на должность начальника штаба Объединенных Вооруженных Сил через пятнадцать лет после смерти Сергея Матвеевича, свидетельствовал, насколько добрая память сохранилась о нем: «Штеменко очень хорошо помнили не только в штабе, но и в братских тогда наших государствах, в штабах их армий. Помнили не только как выдающегося военачальника, умудренного уникальным опытом Великой Отечественной войны, но и за Глубокую его человечность — тертую-перетертую на послевоенном опыте...»[274]

Борьбу за честное имя военачальника уже в перестройку продолжили его дети, выступившие в печати с резким возражением против представления С.М. Штеменко в качестве «ставленника Берии и его пособника»[275].

Очерк 5

БЕСЧЕСТНЫЙ «СУД ЧЕСТИ»

В здании Главного штаба Военно-Морских Сил (так с апреля 1946 г. по март 1955 г. назывался Военно-Морской Флот) в Большом Козловском переулке 12 января 1948 г. состоялся... спектакль. Непосвященный удивится еще больше, когда узнает, что тот спектакль был поставлен И.В. Сталиным. Надо признать: советский вождь, как и римский император Нерон, был большим любителем драматического искусства. Но, в отличие от тщеславного цезаря, он предпочитал не актерство, а искусство режиссуры. И изрядно в нем поднаторел. Более того — иные пьесы для своих зрелищных постановок хозяин Кремля сам же и сочинял. И неизменно в этих пьесах линия развития внешнего сценического действия таила скрытый от всех подтекст. Таким был и спектакль под названием «Суд чести над адмиралами».

...Великая Отечественная война завершилась. Миллионы победителей фашизма возвращались из Европы к пусть разрушенным, но таким родным очагам внутренне раскрепощенными. После столь сурового испытания, каким явилась война, ничего не страшило: ни перспектива тяжелого труда во имя возрождения дотла разрушенного хозяйства, ни быстро набиравшая силу «холодная война» с Западом, ни заговоры «врагов народа», о которых последние четверть века не переставала шуметь пропаганда. Да и кто бы, попросту рассуждали люди, решился теперь на какие-то заговоры, на какую-то оппозицию системе, жизнеспособность которой подтвердила Победа? Народ испытывал небывалый духовный подъем.

Но с кремлевского Олимпа уже надвигалась черная туча — предвестник послевоенного идеологического мракобесия. Режим знал только один ответ на начало «холодной войны» и острой конфронтации с Западом — воспроизводство атмосферы осажденной крепости, в которой страна жила два предвоенных десятилетия. В этих условиях духовный оптимизм народа казался вождю очень подозрительным и даже опасным для основ власти. Возвращаться к привычному рычагу — массовым репрессиям — эта самая власть не решилась. Но посчитала, что «народ-победитель» не мешало бы поставить на место: многие слишком уж почувствовали себя свободными и независимыми, слишком распустили языки.

Первым свидетельством заморозков позднего сталинизма стало печально знаменитое постановление ЦК ВКП(б) 14 августа 1946 г. о журналах «Звезда» и «Ленинград» — удар по Анне Ахматовой, Михаилу Зощенко, по целому отряду писателей и поэтов, названных в постановлении «пошляками и подонками литературы». Хотя на самом деле власть увидела в их творчестве не «пошлость», а непозволительные с ее точки зрения ростки свободомыслия.

Вторым актом идеологического закручивания гаек стало так называемое дело «КР». Весной 1947 г. его фигурантами оказались известные в профессиональных кругах микробиологи член-корреспондент Академии медицинских наук Н.Г. Клюева и профессор И.Г. Роскин. Передача американцам, кстати, с согласия компетентных органов, рукописи монографии и некоторых лечебных препаратов была использована властями как повод для удара по научной элите страны, для раскручивания компании по борьбе с «космополитизмом» и «преклонением перед Западом».

Именно в ходе раскрутки дела «КР» режимом была впервые опробована такая форма «мягких» репрессий, как предание виновных так называемому суду чести. В соответствии с совместным постановлением Совета Министров СССР и ЦК ВКП(б), подписанным И.В. Сталиным и А.А. Ждановым 28 марта 1947 г., подобные общественные суды были созданы во всех министерствах и центральных ведомствах. Они должны были содействовать «делу воспитания работников государственных органов в духе советского патриотизма и преданности интересам советского государства и высокого сознания своего государственного и общественного долга». На суды чести возлагалось «рассмотрение антипатриотических, антигосударственных и антиобщественных проступков и действий, совершенных руководящими, оперативными и научными работниками министерств СССР и центральных ведомств, если эти проступки и действия не подлежат наказанию в уголовном порядке»[276].

Эта кампания не миновала и Министерство Вооруженных Сил. До поры до времени лишь военные испытания заставляли Сталина, скрипя зубами, мириться со строптивостью ряда высших военных, без которых Верховный Главнокомандующий просто не мог бы обойтись. Но едва военная гроза отшумела, почувствовавшим «излишнюю» свободу военачальникам сразу напомнили, кто в доме хозяин. В стане сухопутчиков главный удар был нанесен по маршалу Г.К. Жукову. Авиаторов заставили «откупиться» фигурой главного маршала авиации А.А. Новикова. За моряков ответили адмирал флота Н.Г. Кузнецов и несколько других флотоводцев, стоявших на капитанском мостике советского ВМФ в годы войны.

Нарком и одновременно главком ВМФ своей компетентностью, независимым характером и нежеланием угодничать явно диссонировал со сталинским окружением и вызывал все большее раздражение у стареющего вождя. На все у Кузнецова было, видите ли, свое мнение. Когда по окончании войны заместитель Сталина по Наркомату обороны Н.А. Булганин предложил план реорганизации системы управления Вооруженными Силами, при которой права наркома ВМФ как главнокомандующего по отношению к флотам значительно сокращались, адмирал аргументированно выступил против. Он, конечно, понимал, что булганинский план до последней запятой составлен по указаниям Сталина, но интересы дела были для него выше соображений личного спокойствия.

Что такое быть наркомом и не иметь полноты власти в оперативном управлении флотами, Николай Герасимович ощутил еще в годы минувшей войны. Вопреки логике, нарком аж до весны 1944 г. не являлся главнокомандующим ВМФ. С началом боевых действий флоты были оперативно подчинены военным советам тех фронтов, которые действовали на приморских направлениях. Общее руководство применением войск действующих фронтов и сил флотов осуществлялось Генеральным штабом, который по идее должен был работать с Главным Морским штабом в тесной увязке.

Практика, однако, показала, что Генштабу (особенно в первый период войны) было не до моряков. Как в апреле 1943 г. докладывал наркому начальник Оперативного управления ГМШ контр-адмирал В.Л. Богденко, Генштаб ни разу не сориентировал их по вопросам планирования боевых действий, из-за чего было крайне затруднительно ставить задачи флотам, рассчитывать нужное для той или иной операции количество кораблей и вооружения, вести строительство баз и аэродромов.