Завещение бессмертного - Санин Евгений

            Только немногие из его прежних знакомых смогли бы узнать в нем того самого молодого жизнелюбивого и общительного эллина, что однажды в недобрый для себя час покинул Афины, погнавшись за бежавшими рабами…

            Да и некому было узнавать его – он давно уже пережил всех, с кем когда-либо сводили его жизненные дороги…

            Оставался только его сын - Диокл. Да и тот, выбрав пиратскую судьбу, как всегда был далеко, а может, и его давно уже не было на этом свете…

2

            Последняя их встреча произошла уже и не вспомнить, сколько лет назад, в той самой комнате-клетушке, где Эвбулид когда-то пересчитывал взятые в долг от боевого друга Квинта Пропорция монеты, на которые и были куплены те самые злосчастные рабы…

            Только теперь деньги считал не он, а его сын Диокл, еще вполне крепкий и жилистый мужчина. В последние годы он отдавал их соседу со строгим наказом тратить на отца, ни в чем не отказывая ему…

- Девяносто семь, девятосто восемь, девяносто девять, сто…

            Тускло горел дешевый глиняный светильник. В его лучах вспыхивали золотые статеры Македонии, Фракии, Лидии, поблескивали серебряные тетрадрахмы Маронеи, Фасоса, Сиракуз…

- Сто одиннадцать, сто двенадцать…

Диокл, заметил безучастно остановившийся на усыпанном монетами столе взгляд отца и, вздохнув, предупредил:

- Если узнаю, что ты опять выкупаешь и отпускаешь на волю рабов – то в следующий раз привезу одни медные!

Эта угроза никак не подействовала, и Диокл, теперь уже с сокрушением покачав головой, примирительно спросил отца:

- Может, еще?

- Зачем? – безучастно пожал плечами тот.

- Чтобы достойно жить!

- К чему? – не меняя тона, повторил Эвбулид.

- Ты же ведь сам меня так учил!

Диокл с жалостью посмотрел на отца и продолжил счет…

Эвбулид по-прежнему был безучастен.

Оживился он только, когда его сын потянулся через весь стол, чтобы поправить зачадивший фитиль в светильнике. Тогда он вдруг встрепенулся и совсем как много лет назад Диокл, смахнул со стола ближайшую монету и крепко зажал ее в кулаке.

- Триста! – наконец, возгласил Диокл. - Оставил бы и больше, да сосед может заподозрить неладное. Даже у преуспевающих эллинских купцов не бывает теперь таких денег…

Он с жалостью посмотрел на отца и с надеждой спросил:

- А то может, поедешь со мной?

И не давая ему раскрыть рта, чтобы не услышать единственное, что звучало от него все последние годы, это неизменное «зачем?..» и «к чему?..», принялся объяснять:

            - Ты будешь одним из тех немногих, кто может сегодня жить, ничего не боясь, в этом страшном мире. Я продумал всё на все случаи жизни! Один мой дворец в Синопе, столице царства Митридата, заклятого врага Рима. Там я поселил твою младшую дочь, мою сестру – Клейсу. Мне удалось найти ее и выкупить из рабства, а Филу, прости, я так и не смог разыскать… Второй дворец у меня в сирийской Антиохии, царь которой, как никто другой умеет ладить с римлянами. С виду он просто как большой дом, чтобы не вызывал лишнего любопытства и зависти. Но внутри – роскошнее царских палат! Если я когда-то брошу якорь на берегу, то поселюсь там, женюсь, обзаведусь детьми...

            - Дети - это хорошо… - безо всякого выражения согласился Эвбулид – Только прошу тебя, пусть они никогда не знают, что их отец был пиратом и превращал счастливых, свободных людей – в жалких, ничтожных рабов…

- Конечно! Ты мог бы и не говорить мне об этом…

            - Значит, в душе ты понимаешь, что делаешь плохо? – неожиданно встрепенулся Эвбулид.

Диокл нахмурился:

            - Отец, я же не лезу в твою душу. И ты, прошу тебя, не лезь в мою!..

            Какое-то время они молчали, и, наконец, Диокл снова спросил:

            - Может, все же поедешь? Тебе нужно только приказать, в какую сторону направить корабль! В Синопу или Антиохию. Ты там ни в чем не будешь нуждаться! Лучшие рабы… прости, я хотел сказать, слуги – будут прислуживать тебе, стараясь исполнить любое твое желание! Я честно выполнял законы нашего браства и, заботясь о других, мало что оставлял себе. Но, несмотря на это, у меня найдется достаточно средств, чтобы обеспечить достойную старость такого достойного отца, как ты! А если со мной что и случится, сам понимаешь, в пиратской судьбе нельзя знать, что с тобой будет завтра, то в надежных тайниках дома в Синопе и антиохийского дворца будут лежать богатые клады!

Диокл взглянул на отца и, прочитав в его глазах решительный отказ, медленно опустил голову:

- Ну, смотри! Не знаю, когда теперь встретимся. И встретимся ли вообще… Не провожай меня! Это может повредить тебе…

Диокл вышел, и когда стихли за дверью сначала обрывки его разговора с соседом, а затем и шаги, Эвбулид раскрыл ладонь и стал разглядывать то, что ему удалось утаить.

Это была серебряная тетрадрахма. На одной стороне – ритуальная корзина киста, с выползающими змеями. На другой – те же змеи, только уже крупно, жезл Гермеса-Меркурия кадуций и всего лишь две буквы «ПЕ», очевидно, первые буквы города. Такую он где-то уже видел, и, кажется, не один раз…

«Да… раба на нее не выкупить. Но помочь, и даже не одному рабу, с одеждой, едой - можно. Но…о, боги! Что это?!»

Несколько мгновений Эвбулид ошеломленно смотрел на монету, затем лицо его исказилось в гримасе ужаса, и он, вскрикнув, словно змеи вдруг ожив, вонзили в него свои ужасные жала, швырнул тетрадрахму на стол.

«ПЕ … да ведь это - Пергам!..»

Правы были афиняне, когда говорили, что за странным поведением Эвбулида кроется какая-то тайна.

Тайна была.

И как эта монета она имела две разные стороны.

Обе они были связаны с его страшным прошлым.

Первая притягивала Эвбулида всякий раз, когда он видел раба, которому хоть чем-то мог помочь.

А вторая, наоборот, заставляла затыкать уши и бежать, как от огня от одного только слова - Пергам…

Благодаря этим мерам предосторожности, он уже десять, а может, и двадцать лет ничего не слышал о нем.

И вот эта монета вдруг случайно напомнила о том, что он больше всего на свете хотел забыть. И не потому, что оно было, а потому что неизбежно должно повториться опять, и уже навечно…

Эвбулид упал на клине, закрыл голову руками, но, чем сильнее старался отогнать от себя воспоминания, рвущиеся к нему, точно языки горящего в холод пламени, тем все настойчивее они подступали к нему, воскрешая в памяти события давних лет…

3

…После того, как Аристоник собрал в городе своих многочисленных сторонников, люди, называя себя и друг друга гелиополитами, хотели сразу же начать строить счастливое царство Гелиоса. Но мечтам их так и не суждено было сбыться. Не даром Аристоник предупреждал, что Рим, комиссия которого уже поторопилась принять в наследство Пергам, так просто не даст им этого сделать.

Не прошло и месяца, как море, действительно, покрылась парусами враждебных кораблей.

Но это были не римские триремы.

Артемидор и богатейшие люди Пергама, бежав в Эфес, подняли всех торговцев и имущих людей близлежащих городов. Они объяснили им, чем опасна для них победа пергамской бедноты и освобожденных рабов, и те не жалели ни денег ни сил, чтобы подавить восстание в самом зародыше.

Срочно были вызваны отряды наемников и переоборудованы в военные – торговые корабли.

Артемидор стал первым, по-настоящему серьезным противником Аристонику. И хоть сам он погиб в первой же стычке, торговый флот Эфеса уже и без него мог продолжать начатое дело. В единственном морском сражении при Кимах, к радости Рима, он разгромил наскоро собранные Аристоником несколько кораблей, на которых вместо опытных воинов находились рыбаки, вчерашние ремесленники, крестьяне, да рабы…

Гелиополиты вынуждены были оставить Левки и уйти во внутренние области страны, где их поддержала сельская беднота и население маленьких городов. Богатые греческие полисы, в первую очередь Эфес, Смирна, Милет и Кизик выступили на стороне Рима и отказались присоединяться к восстанию.

Тогда Аристоник объявил о полной отмене рабства не только в Пергаме, но и на всех захваченных им территориях.

Не даром Артемидор пугал купцов и вельмож... Прослышав, что Аристоник создал государство Гелиоса, где нет ни богатых, ни бедных, ни рабов, ни господ, со всех сторон к нему ринулись обездоленные своими правителями и недовольные притеснениями Рима люди.

Сотнями, тысячами стекались сюда разорившиеся ремесленники и крестьяне, и целыми массами, которым вообще не было счета, бежали не имевшие никаких иных надежд на счастливую жизнь рабы…

Прибыл даже философ-стоик Блоссий. После гибели своего друга и единомышленника Тиберия Гракха, он окончательно разочаровался в римских порядках и новой целью своей жизни поставил помочь Аристонику устроить это единственное на земле царство справедливости.

Кого только не видел тогда Эвбулид здесь: из Сирии и Галатии, Ликии и Киликии, Каппадокии, Вифинии, Понта…