Через три океана - Владимир Кравченко

Милостивые слова нашего монарха подняли совсем упавший после подписания отречения дух отряда и послужили нам нравственной поддержкой на дальнейшие труды. Желая выразить чувства глубокой благодарности и любви к царю, охватившие весь личный состав отряда по получении этой телеграммы, адмирал Энквист отправил Его Императорскому Величеству следующую телеграмму: "Милостивые слова Вашего Императорского Величества радостно отозвались в сердцах всех чинов отряда и помогут нам перенести тяжелую долю, нас постигшую. Контр-адмирал Энквист".

* * *

Из Цусимской ловушки удалось прорваться к северу только небольшим и быстроходным судам: "Алмазу", "Изумруду" и двум миноносцам.[94] Отдельные попытки судов "Олег", "Аврора", "Жемчуг", "Светлана", "Мономах", "Донской", "Сисой Великий" и "Нахимов" потерпели неудачу. Первые три, а также два транспорта ("Анадырь" и "Корея") и один миноносец[95] все-таки прорвались на юг, остальные были потоплены.

Но и "Изумруду" не суждено было увидеть Владивосток: он разбился и был взорван в бухте Св. Владимира.[96] "Алмаз", которого ожидало еще одно препятствие - мины, набросанные неприятелем перед самым Владивостоком, на которых только что взорвался "Громобой", - счастливо миновал их. Вот все, что осталось от 2-й Тихоокеанской эскадры. Из донесений Того мы узнали, что "отряд, выделенный флотом, разыскивал неприятеля далеко к югу, но ни один корабль не был найден". Странная судьба нашей "Авроры"! Ей точно не суждено дойти до Владивостока. Впервые она пыталась попасть туда в отряде контр-адмирала Вирениуса, вместе с "Ослябей" и "Донским", но, захваченная в дороге объявлением войны, принуждена была вернуться из Красного моря в Россию и в Суэцком канале стояла бок о бок с "Ниссином" и "Касугой", спешно отправлявшимися в Японию. Назначение последних было известно всем и каждому, но захватить их было нельзя: на них, ведь, развевался "нейтральный" флаг "Владычицы морей".[97] Английские кэптены впоследствии прямо заявляли, что на нашем месте они бы ни за что не упустили такой прекрасный случай: "нечаянно" таранили бы эти суда, а там пусть разбирают.[98]

Второй раз "Аврора" была немногим счастливее: расстрелянная и едва не потопленная своими же судами в Гулле, она дошла гораздо дальше, до самой Цусимы, где снова повстречалась с теми же "Ниссином" и "Касугой", которые плохо отплатили ей за ее любезность в Порт-Саиде. Из всех боевых судов, обогнувших с адмиралом Рожественским мыс Доброй Надежды, "Аврора" единственное уцелевшее судно.

Американские газеты перепечатывали всевозможные сообщения о бое из японских источников. Мы узнали, что один японский разведочный крейсер следил за эскадрой еще с Камранга и все время следовал вблизи нее. Когда эскадра ночью повернула к Шанхаю, разведчик потерял, было, ее, пошел к Цусимскому проливу и, не найдя ее здесь, телеграфировал Того, что эскадра, вероятно, пошла кругом Японии. Того приказал ему не оставлять своего места еще одну ночь, а затем на другое утро идти кругом Японии. На наше несчастье как раз в эту ночь японский разведчик нас нашел - мы уже возвращались из-под Шанхая. Открыл же он нас, благодаря непростительной ошибке: в то время, как все военные суда имели приказание идти без огней, госпитальные суда эскадры "Орел" и "Кострома" несли полные огни, освещенный спардек и напоминали плавучие дворцы. По ним японский разведчик открыл эскадру и донес Того, который уже собирался двинуться на север. Следовательно, мы могли бы свободно пройти Цусимский пролив и, если бы даже и встретились с Того в Японском море, то, без сомнения, дрались бы в условиях, гораздо более для нас выгодных.

Я увиделся, наконец, со своими товарищами: докторами В. П. Анниным, А. И. Викторовым и О. О. Деном. Все они поработали на славу во время боя. Доктор Аннин, в начале боя забравшийся, было, в специально устроенный на "Олеге" боевой перевязочный пункт (прекрасно оборудованный по плану доктора Р. И. Гловецкого, защищенный с бортов углем, но помещенный глубоко внизу, точно в колодце, с пренеудобным спуском - элеватором), едва не был затоплен там со своим материалом и должен был перебраться в один из казематов верхней палубы. Наконец, я уразумел, почему это судьба так распорядилась мной и вопреки моим желаниям назначила на "Аврору". Здесь я, как хирург, оказался нужнее. На "Изумруде" было только семь легко раненных. Но "Изумруд" лихо прорвался, а меня судьба сделала в награду беглецом с поля сражения, как нас стали называть после разъяснений морского критика г-на Кладо, пользовавшегося в то время широкой популярностью в обществе. Впрочем, почем знать! Быть может, на "Изумруде", не имея раненых, я полез бы из любознательности со своим дневником куда-нибудь в такое место, где меня стукнуло бы головой о железную палубу покрепче, чем на "Авроре". Этим и утешимся.

Судовые врачи отряда часто навещали раненых, помещенных в морском госпитале в Кавите, присутствовали при операциях. После каторжной судовой обстановки наши матросы очутились словно в раю: мягкие кровати, белоснежное белье, чудный уход. Жители города, дамы, монахи местных католических монастырей засыпали их лакомствами, фруктами, сигарами. Вот только американский стол, вкусный и разнообразный, для наших митюх, привыкших наедаться до отвалу, показался голодным; американцы сначала не хотели верить, а потом после наших объяснений ввели специальную усиленную порцию для этих "ужасных русских обжор". И еще одно горе было: "чарки" здесь ни под каким видом не полагалось. А привычка к ней была хорошая. В этом отношении американцы оказались неумолимыми.

Осколки снарядов из ран вынимались по моим рисункам. Конечно, на судне все их удалить я не успел. Нужно же было так случиться, чтобы прекрасно оборудованный рентгеновский кабинет морского госпиталя принужден был бездействовать из-за какой-то поломки, которую так и не удалось исправить за все время пребывания наших раненых в Кавите. Самолюбие американцев было, видимо, этим сильно задето. Среди раненых еще несколько человек умерло в госпитале от ран (с "Авроры" комендор Цитко, которому не помогла высоко сделанная ампутация бедра). Между прочим, оказалось, что несколько разрывов барабанных перепонок я проглядел. Но это не мудрено было при такой массовой работе; да и на уши никто не жаловался после боя - все одинаково оглохли и считали это в порядке вещей. Лишь полтора месяца спустя после боя в Манилу пришло госпитальное судно "Кострома", врачи которого увидали первых раненых цусимцев в аврорском лазарете. Госпитальные суда "Орел" и "Кострома", прекрасно оборудованные, не сыграли той роли, которая для них предназначалась, а напротив, сыграли даже печальную роль, если именно по ним нас открыл Того, что более чем вероятно. А сколько народу они могли бы спасти во время боя! И зачем это они в самом начале боя удалились так далеко, что были отрезаны и захвачены "Садо-Мару", который и увел их? Со стороны неприятеля это был некрасивый поступок. В оправдание свое японцы приводили то, что госпитальное судно "Орел" заходило в Капштадт {Кейптаун (Ред.).}, Сайгон, принимало почту для эскадры, имело беспроволочный телеграф и таким образом вышло из своей роли чисто госпитального судна; к "Костроме" же была сделана придирка за ее будто бы неправильную окраску вопреки правилам конвенции Красного Креста. Все это мелочные, недостойные придирки. В следующий раз госпитальным судам необходимо постараться как-нибудь избегнуть неприятной возможности быть захваченными в плен и не исполнить своего назначения; необходимо придумать для них какие-нибудь дополнительные постановления и выполнять их уже строго, без нарушений. Возможно ли это? Ведь для желающего придраться всегда найдется новый и новый повод. А после разбирай, кто прав. Победителя не судят. "Кострому", впрочем, японцы, устыдившиеся общественного мнения, отпустили. Кстати, она представляла и менее ценный приз, чем "Орел".[99] Мы доставили на "Кострому" из госпиталя часть раненых, уже поправлявшихся, и она повезла их на родину далеким кружным путем. Вспоминая госпитальные суда, которые во время боя прекрасно могли бы подбирать гибнувших, мне вспомнился рассказ о гибели "Ушакова". Очень хотелось бы, чтобы это был только анекдот. Вместо спасательных поясов на русских судах имеются койки-матрасы, набитые пробкой. К ним пришиваются тесемки, которые должны укрепить койку вокруг груди. И вот, когда бедный геройский "Ушаков" пошел ко дну, и неприятельские суда приблизились, они увидали ушаковцев, барахтавшихся в воде и плававших большей частью вверх ногами, благодаря своим спасательным поясам, очутившимся у них не на груди, а на животе. Пораженные подобным зрелищем, японские офицеры на "Микасе", будто бы, кинулись к фотографическим аппаратам, а Того закричал: "Что вы делаете? Тут люди гибнут! Спасать людей!" Быть может, это лишь анекдот, но, во всяком случае, анекдот не невозможный.[100] На "Изумруде", помню я, пришлось изобретать наилучший способ прикрепления тесемок и затем перешивать их. Попав с "Изумруда" на "Аврору", я тотчас же вспомнил о койках, и здесь также тесемки пришлось перешить. Надеюсь, на будущее время мы избегнем печальной возможности "спасаться" подобным образом.