Политбюро. Механизмы политической власти в 30-е годы - О. Хлевнюк

Заслуженный Г.К. Орджоникидзе в 1937 г. был уже настолько плох физически, что Сталину не составило большого труда довести его до самоубийства. Конечно, он мог бы оставаться в высших эшелонах власти определённым символом, скажем, успехов индустриализации (подобно тому, как на правах символа рабочего класса и крестьянства оставался полуослепший уже перед войной М.И. Калинин), но имел для этого слишком вспыльчивый характер и временами перечил вождю. Косиор и Чубарь (как недостаточно жёсткие) вызывали недовольство Москвы во время голода 1932–1933 гг. на Украине. Сталин постоянно подкреплял их в этот период комиссарами из Москвы (Кагановичем, Молотовым), а затем вообще сменил большую часть верхушки украинского руководства. Чубарь к тому же болел и, по специальным решениям Политбюро, проводил много времени на лечении за границей. О многом свидетельствовало также назначение Косиора в начале 1938 г. на декоративную должность председателя Комитета советского контроля.

Много лет спустя Молотов утверждал также, что Чубаря Сталин подозревал в «правых» настроениях, потому что тот был связан личными отношениями с Рыковым. «Сталин не мог на Чубаря положиться, никто из нас не мог», — заключал Молотов[545]. Возможно, свою роль сыграло то обстоятельство, что расстрелянные члены Политбюро — Косиор, Чубарь, Постышев — были связаны совместной работой на Украине. Сталин всегда подозрительно относился к разного рода группам.

Совсем не нужен был Сталину даже вполне послушный Рудзутак. За несколько лет до своего ареста он фактически прекратил активную деятельность, часто болел и по представлению врачей постоянно получал по решению Политбюро длительные отпуска. В 1970-1980-е гг. Молотов рассказывал следующее об обстоятельствах ареста Рудзутака: «Он до определённого времени был неплохой товарищ… Неплохо вёл себя на каторге и этим, так сказать, поддерживал свой авторитет. Но к концу жизни — у меня такое впечатление сложилось, когда он был у меня уже замом, он немного уже занимался самоублаготворением. Настоящей борьбы, как революционер, уже не вёл. А в этот период это имело большое значение. Склонен был к отдыху. Особой такой активностью и углублением в работе не отличался… Он так в сторонке был, в сторонке. Со своими людьми, которые тоже любят отдыхать. И ничего не давал такого нового, что могло помогать партии. Понимали, был на каторге, хочет отдохнуть, не придирались к нему, ну, отдыхай, пожалуйста. Обывательщиной такой увлекался — посидеть, закусить с приятелями, побыть в компании — неплохой компаньон. Но всё это можно до поры до времени… Трудно сказать, на чём он погорел, но я думаю, на том, что вот компания у него была такая, где беспартийные концы были, бог знает какие. Чекисты, видимо, всё это наблюдали и докладывали…»[546]. Эти объяснения Молотова, кстати, в значительной мере перекликаются с некоторыми официальными оценками конца 30-х годов. В разгар репрессий, 3 февраля 1938 г., Политбюро утвердило, например, совместное постановление ЦК ВКП(б) и СНК СССР, ограничивающее размеры дач ответственных работников «ввиду того, что… ряд арестованных заговорщиков (Рудзутак, Розенгольц, Антипов, Межлаук, Карахан, Ягода и др.) понастроили себе грандиозные дачи-дворцы в 15–20 и больше комнат, где они роскошествовали и тратили народные деньги, демонстрируя этим своё полное бытовое разложение и перерождение»[547].

В общем, из старых членов Политбюро неизменно сохраняли свои позиции, несмотря на многие притеснения, такие «трудоголики», как Каганович и Молотов, или такие символические фигуры, как Калинин. Уничтожив «ненужных» членов Политбюро, Сталин пополнил высшее руководство партии, так же, как и слой номенклатурных работников в целом, новыми людьми, которых считал полезными для дела и рассматривал в качестве потенциальных преемников (и соперников) старой гвардии на ключевых партийно-государственных постах.

Глава 6

1939 — 1941 годы: Реорганизация высших эшелонов власти

Вся совокупность известных фактов позволяет утверждать, что первостепенной целью репрессий против высших партийно-государственных функционеров было стремление Сталина упрочить своё положение диктатора, свести до минимума значение Политбюро как коллективного органа власти и политическое влияние отдельных членов Политбюро. В какой мере была достигнута эта цель? Каким был расклад сил в высших эшелонах власти и какой была её структура после завершения «большого террора»? В литературе существуют два прямо противоположных ответа на эти принципиальные вопросы. Наиболее распространена точка зрения, что террор завершил оформление сталинской диктаторской власти и окончательно похоронил все прежние традиции «коллективного руководства». Однако высказывалось и другое, «ревизионистское» мнение — об относительности власти Сталина к исходу «большого террора» и в определённом смысле об её ослаблении в результате массовых чисток[548]. Вопрос этот, несомненно, имеет принципиальное значение. От ответа на него зависит общая оценка итогов сталинской «революции сверху», понимание ситуации в высших эшелонах советского руководства накануне войны.

1. Старые и новые соратники Сталина

Одна из последних работ, в которой предпринята попытка дополнительного обоснования концепции относительного ослабления власти Сталина в конце 30-х годов, — сборник статей о сталинском терроре под редакцией А. Гетти и Р. Маннинг[549]. Редакторы книги, в частности, считают, что выводы «ревизионистов» подтверждаются новыми данными, приведёнными в статье российского историка Б. Старкова «Нарком Ежов», опубликованной в сборнике.

Действительно, специалисты обратили внимание на ряд положений этой статьи, и, прежде всего на сообщение о том, что, смещая в конце 1938 г. Н.И. Ежова, Сталин хотел назначить на пост наркома внутренних дел Г.М. Маленкова, но большинство членов Политбюро поддержали Л.П. Берия, который и стал новым наркомом. Иначе говоря, поскольку Сталин был неспособен назначить угодного ему руководителя ключевого в государственной системе наркомата, постольку говорить о терроре как акции, спланированной для укрепления единоличной власти вождя (центральный тезис всех прежних концепций), бессмысленно. Отмахнуться от такого аргумента трудно. Если сведения Старкова верны, многое в политической истории 30-х годов требует переоценки. Однако пока, кажется, нет оснований торопиться с этим.

Прежде всего о самом «первоисточнике» — статье Старкова. Сенсационный факт о столкновении Сталина со своими соратниками по поводу назначения Маленкова изложен автором лаконично, без каких-либо пояснений. Ссылки (как и в большинстве других случаев) глухие: «Архив общего отдела ЦК КПСС. Материалы Секретариата ЦК ВКП(б), ноябрь-декабрь 1938 г. См. также речь М.И. Калинина на партийном активе НКВД в декабре 1938 г. — ЦГАОР. Материалы партийного актива НКВД СССР декабрь 1938 — январь 1939 г.»

Нерасшифрованные ссылки (или даже полное их отсутствие) в отечественных работах по истории советского общества — печальная закономерность, вызванная отнюдь не злым умыслом авторов, а безобразными правилами доступа к российским архивам. Научные издержки этого очевидны и только лишний раз подтверждаются в рассматриваемом случае. Историки лишены возможности проверить правильность интерпретации документа коллегой, а значит не могут вести нормальную дискуссию. Единственный способ хоть частично преодолеть эти издержки — максимально полно раскрыть содержание документов, на основании которых делаются соответствующие выводы. В статье Старкова этого нет. Трудно представить, какие именно свидетельства о дискуссии в Политбюро могли сохраниться в материалах Секретариата ЦК ВКП(б). Ещё непонятнее упоминание доклада Калинина на партийном активе НКВД. Означает ли это, что Калинин, выступая перед чекистами, сообщил им, что Сталин возражал против назначения их нового шефа, Берия?! Ценность этих свидетельств Старкова снижает и тот факт, что они соседствуют в его статье с данными, так и не получившими чёткого документального подтверждения (например, о выступлениях на пленумах ЦК против террора Н.Г. Каминского и И.А. Пятницкого).

Свидетельствам Старкова решительно противоречат все известные до сих пор и безусловные обстоятельства. Наиболее очевидное из них: если Сталин собирался выдвинуть вместо Ежова Маленкова, то зачем летом 1938 г. в Москву из Тбилиси был переведён Берия и назначен первым заместителем Ежова? Если члены Политбюро были способны остановить террор в момент абсолютного усиления власти НКВД, то почему они не сделали это раньше, по каким причинам предпочли отдать «Ежову» многих ближайших друзей и сотрудников, зачем рисковали собственной жизнью, наконец?