Мари - Генри Хаггард

Когда Дингаан, казалось, удовлетворился этим ответом, Ретиф поднял вопрос о заключении договора относительно земли… Однако, король ответил, что белые люди только что прибыли и ему хочется посмотреть их характерные танцы. А что касается дела, то его можно и отложить на другой день.

Так что в результате этого буры выступили со своими «танцами», приведшими короля в изумление. Для этого буры разделились на две группы и атаковали друг друга полным галопом, стреляя из ружей в воздух. Получилось зрелище, которое, казалось, наполнило всех присутствующих восхищением и благоговейным страхом. Когда все утихло, король пожелал, чтобы они продолжали стрелять «по сто выстрелов каждый», но комендант отказал в этом, говоря, что нельзя расходовать много пороха.

— А зачем вам порох в мирной стране? — с подозрением спросил Дингаан.

Ретиф ответил с моей помощью:

— Порох нам нужен, чтобы убивать дичь для пропитания, или чтобы защищаться, если какие-либо злодеи захотят напасть на нас.

— Тогда здесь вам порох не понадобится, — сказал Дингаан, — поскольку я дам вам пищу и я, король, являюсь вашим другом, так что ни один человек в Зулуленде не осмелится стать вашим врагом.

Ретиф сказал, что рад слышать это, и попросил, чтобы бурам разрешили остаться в пределах крааля, поскольку они утомились от верховой езды. Дингаан дозволил и мы, попрощавшись, удалились. Однако, раньше чем я достиг ворот, меня догнал посланец, мой старый знакомый, Камбула, и сказал, что король желает поговорить со мною наедине. Я ответил, что без разрешения коменданта не могу это сделать. Но Камбула настаивал:

— Пойдем со мной, я умоляю тебя, о Макумазан, так как в противном случае ты будешь взят силой.

Тогда я сказал Хансу, чтобы он мчался галопом к Ретифу и рассказал ему о моем затруднительном положении, потому что я уже задержан, по знаку Камбулы меня окружили зулусы. Ханс исполнил мой приказ и тут же появился Ретиф и спросил меня, в чем дело. Я перевел ему слова Камбулы, которые последний повторил при Ретифе.

— Имеет ли в виду этот парень, что ты будешь схвачен, если не пойдешь, или если я откажусь разрешить тебе сделать это?

На этот вопрос Камбула ответил так:

— Это именно так, инкоос, так как у короля имеются личные слова для уха Макумазана. Поэтому мы должны повиноваться приказу и доставить его к королю, живым или мертвым!

— Всемогущий! — воскликнул Ретиф. — Это уже серьезно, — и он посмотрел назад, в сторону главного отряда буров, который под охраной большого числа зулусов к этому времени уже почти прошел через ворота.

— Аллан, — продолжал он, — если ты не боишься, я полагаю, что тебе следует пойти. Может быть, это только означает, что Дингаан должен через тебя передать какое-то поручение мне относительно договора.

— Я не боюсь, — ответил я. — Какой смысл бояться чего-либо в месте, подобном этому?

— Спроси у него, гарантирует ли король твою безопасность? — попросил Ретиф.

Я сделал это и Камбула ответил:

— Да, на это посещение ты имеешь такую гарантию… Но кто я такой, чтобы истолковывать слова и мысли короля? Никаких гарантий на будущее я дать не могу.

— Темно сказано, — прокомментировал Ретиф. — Однако, иди, Аллан, так как ты должен идти, и Бог приведет тебя назад в полной безопасности. Ясно, что Дингаан не стал бы звать тебя из-за пустяка… А сейчас я жалею, что не оставил тебя дома с твоей красивой женой…

И мы таким образом расстались. Я ушел к личным королевским аппартаментам, без ружья, так как мне не разрешили явиться перед королем вооруженным, сопровождаемый Хансом, а комендант — к воротам крааля… Через десять минут я уже стоял перед Дингааном, который довольно ласково приветствовал меня и начал задавать множество вопросов о бурах, в особенности о том, не являются ли они народом, поднявшим мятеж против своего короля и убежавшим от него.

Я ответил: «Да, они убежали, поскольку они не хотели жить в тесноте, а желали иметь больше пространства для жизни…» Но я уже все это рассказывал ему, когда мы виделись с ним раньше. Он ответил, что знает, что я об этом рассказывал, но он, мол, хочет слышать «те ли самые слова выйдут из того же самого рта, или же какие-нибудь иные…» т. е., чтобы он мог проверить, правдивый я человек или же нет. Затем, после небольшой паузы, он посмотрел на меня своим пронизывающим взглядом и спросил:

— Привез ли ты мне в подарок ту высокую белую девушку с глазами, подобными двум звездам, Макумазан? Я имею в виду ту девушку, в которой ты отказал мне, а я не мог взять, потому что тогда ты выиграл пари, отдавшее тебе всех белых людей… Ее, для спасения которой ты сделал своими братьями этих буров, изменивших своему королю?

— Нет, о Дингаан, — ответил я, — здесь среди нас нет ни одной женщины. Кроме того, эта девушка уже стала моей женой.

— Твоей женой? — сердито воскликнул он. — Клянусь головой Великого Черного, и ты осмелился сделать своей женой ее, которую возжелал я! Теперь скажи, мальчик, ты, мудрый Бодрствующий Ночью, ты, маленький муравей, который работает во тьме и выглядывает из конца своего туннеля только когда он закончен, ты, колдун, который своим волшебством может вырвать добычу из рук величайшего короля во всем мире, ибо это, конечно, волшебство, а не твои пули, убило тех грифов на Хлома Амабуту, Макумазан, скажи, разве не следует мне за такую выходку немедленно покончить с тобой?

Я скрестил руки на груди и посмотрел ему в глаза. Странный контраст должны были являть мы: огромный черный тиран с королевским выражением лица, ибо, чтобы вершить правосудие, он напускал на себя такое выражение, что одного кивка было достаточно, чтобы отправить сотни на смерть, и я — ничтожный белый мальчик, во всяком случае по внешнему виду я ничего большего из себя не представлял.

— О, Дингаан, — сказал я хладнокровно, ибо знал, что только хладнокровие было моим единственным шансом, — я отвечаю словами коменданта Ретифа, великого вождя. Ты принимаешь меня за ребенка, если думаешь, что я отдам тебе мою жену, тебе, у кого их уже так много! Кроме того, ты не можешь убить меня, потому что твой капитан Камбула дал мне слово, что у тебя я буду в безопасности…

Этот ответ, казалось, представился ему забавным. Во всяком случае, при одном из тех почти младенческих настроений, которые свойственны дикарям всех рангов и степеней, он внезапно перешел от ярости к безудержному хохоту.

— Ты проворный, как ящерица, — сказал он, — почему мне, кто имеет так много жен, и в самом деле хотелось еще одну, которая наверняка будет ненавидеть меня? Как раз потому, что она белая и заставит, предполагаю я, ревновать других, которые черные… Я уверен, что они отравят ее, или защипают до смерти за какой-нибудь месяц, а потом придут ко мне и скажут, что она умерла от раздражения. Так что, пожалуй, ты прав… У тебя имеется мое охранное свидетельство, и ты должен уйти отсюда невредимым. Но смотри же ты, маленькая ящерица, хоть ты и убегаешь от меня между камнями, я поймаю тебя за хвост. Я сказал, что хочу сорвать этот твой высокий, белый цветок, и я сорву его! Я ведь знаю, где она живет. Да, я знаю, где находится тот фургон, где она спит, он стоит в определенном ряду, ибо мои шпионы сказали мне об этом и я дам приказ, что, даже если всех убьют, то ее должны привести ко мне живой. Так что, может статься, что ты встретишь тут свою жену, Макумазан…