Дом - Эмма Беккер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В такие моменты я наконец понимаю, насколько тонка грань между журналистикой и литературой. И что я, по сути, не создана для того, чтобы быть журналистом. Какой бы эгоцентричной ни была эта профессия, она не достает и до щиколотки напыщенному нарциссизму писателя наподобие меня, неспособного говорить о ком бы то ни было, кроме самого себя. Но я пытаюсь иногда. Когда я была в Доме, а точнее — когда я оттуда выходила, в моей голове было полным полно точных высказываний девушек, их смеха, тех важнейших фраз, которыми они обменивались, не придавая значения. Я чувствовала их живость, такую живость, что мне казалось, я поняла часть их души. И это неспроста: может, все так, потому что их голоса и мой сливаются в конечном итоге. Между моментом, когда они говорят со мной, и тем, когда я отражаю его на бумаге, их блеск будто теряется в переводе. Это блеск живого существа, целиком находящегося вне меня. Я рассказываю о них с таким количеством любви, подобострастия, размышлений, что теряю по пути их глупый, но такой правдивый смех, ничего не значащие детали будней, проведенных в их тепле. Моя точка зрения, и это выходит за писательские границы, подталкивает меня изобразить их подобно статуям, подобно иконам. Я хотела бы отразить на этих страницах их уникальность, их великолепие, но в итоге мы все слились в одну женщину, и их слова звучат, как мои. Это взаимное согласие уничтожает всякую объективность. Эта женская солидарность настолько глубоко засела во мне, что я уже не чувствую ее.
Рядом с мужчинами мой критический разум всегда сладко спал. В их компании я чувствовала потупленное послушание верующего. Из моей копилки так и вываливаются пламенные воспоминания, непременно странно связанные с чувством счастья или сожаления. Однажды вечером осознание этого факта осенило меня с жуткой силой. Я слушала песню I`m Sticking with You группы Velvet Underground. Несмотря на то, что я резала овощи на кухне, мысленно меня унесло на пару лет в прошлое, и я мчалась на велосипеде по Штеглиц. Стояло роскошное лето, каштановые деревья цвели и источали дурманящий аромат. Я ехала с невероятной скоростью, слушая музыку в наушниках, и думала об одном мужчине с такой яростью, что меня чудом не раздавили на повороте. В кафе по месту назначения я приехала уставшая, опьяненная Берлином и горящая от страсти. Я тогда была так молода. С тех пор мне привелось любить других мужчин, и они сделали меня счастливее: так почему же эта песня, которую я никогда не переставала слушать, напоминала мне о нем, исключительно о нем? Почему, стоило мне только задуматься о любви, как перед моими глазами появлялся именно он? Это открытие больно кольнуло меня: ведь я была ужасно несчастной и одинокой в этой любви. Однако этот год, мне тогда было двадцать лет, был для меня золотым, и после я без устали гналась за ним, в отчаянии оттого, что продолжала чувствовать себя живой и полной мира. Он никогда не любил меня в ответ на мои чувства, но ко всем мужчинам, что после него утруждали себя в этом, я испытывала менее разрушительную любовь. Потеря себя и страсть пробуждаются во мне, только если на них нет ответа. И, без всяких сомнений, когда я буду испускать последний вздох, именно лицо этого мужчины привидится мне, словно эта история любви была решающей из тех, что вселенная приберегла для меня.
Кто знает, кем бы я стала, если бы не встретила его на своем пути. Дипломатом? Доктором? Психологом? Почетным профессором в каком-нибудь университете? Вместо этого я стала напыщенной меланхоличной писательницей, работающей в борделе и постигающей грани познания, которые были предназначены не для нее. Я столько всего могла бы сделать, но и столько всего не узнала бы! Правда, эти очевидные вещи так и не стали ясны для того мужчины. Думаю, что его существование идет неизменно своим чередом, в то время как моя лишенная всякого порядка жизнь импульсивна. Она похожа на природную катастрофу, от которой не скроешься за плотиной. Когда я думаю о нем, мне на ум приходит река, вышедшая из своего русла и затопляющая, абсолютно не осознавая того, целые участки континента: деревни, дома, другие реки. Не знаю, кто есть кто в этой метафоре. Кто из нас воплощает яростный шквал черной воды: он или я?
Dead Leaves and the Dirty Ground, The White Stripes
Конечно же, легче всего выставить проституток секс-машинами, лишенными малейшей привязанности, а всех их клиентов при этом свалить в одну кучу презрения и ненависти. Проститутки должны как по волшебству влюбляться, не успев выйти за порог борделя, — потому что женщины так устроены, нет? Скажем, что такими женщин хотят видеть. Было бы слишком сложно дать проституткам слово и увидеть их такими, какие они есть на самом деле, мало отличающимися от других женщин. Чтобы начать торговать своим телом, не обязательно быть загнанной в тупик нищеты или совсем съехать с катушек, постоянно пребывать в состоянии сексуальной истерии или быть неспособной на привязанность. Достаточно просто быть сытым по горло тем, что горбатишься, но живешь в строгой экономии. Если кто-то и должен заплатить за живучесть этой профессии, так это, наверное, все общество, потребительское помешательство, а не отдельно взятые мужчины и женщины. Мужчины и женщины вместе страдают под этим игом. Мне даже жаль мужчин, у которых нет ничего стоящего, а значит, и возможности продавать свое тело. Что же нам делать? Ну разумеется, трахаться за деньги менее драматично, чем просить милостыню на улице. Жду не дождусь тупицу, который начнет доказывать обратное. Ну разумеется, работать в Доме не так трагично, как пахать в супермаркете за смешную зарплату. Единственное, в чем кассирше повезло больше, чем проститутке, — это иметь возможность, не краснея, рассказать, чем она занимается с утра до вечера. Хотя так ли уж и не краснея… Может быть, в тот день, когда женщинам предложат прилично оплачиваемые рабочие места, им больше не придет в голову спускать трусы в
