Ментовская работа - Данил Корецкий

— Ну а как дома себя ведешь? Что‑то соседи тобой недовольны.

— Да вы их не слушайте, они всегда чем‑нибудь недовольны. К тому же я одна живу, жизнь неустроенная, вот и мешаю им, как бельмо на глазу. К кому‑то же надо придираться…

— Как раз о том и речь, что не одна ты живешь, все время к тебе посторонние ходят, пьянствуют, живут без прописки. — Я протянул Ожогиной сигарету, и она обрадованно закурила, а когда глубоко вдохнула дым, то как бы расслабилась и, оставив тон светской дамы, вернулась к привычному лексикону.

— Брешут все. Бывает и зайдут гости, ну и бухнем, выпьем то есть, не без этого.

Так это законом разрешается. Можно по нашим законам в гости ходить?

— Конечно, можно, — весело ответил я. — Я и сам люблю в гости сходить или у себя гостей принять.

— Вот‑вот, — ободрилась Ожогина. — И пить по закону можно, так ведь? Если бы нельзя было, то вино и водку в магазинах бы не продавали. Вы небось тоже в гостях употребляете?

— Бывает, — не стал запираться я, подивившись своеобразию взгляда собеседницы на проблему потребления спиртного.

— Ну вот, — еще больше воодушевилась она. — А раз все пьют, почему мне нельзя?

Разве я не человек, по‑вашему?

— Человек, конечно, человек, — успокоил ее я и перебил дальнейшие излияния вопросом:

— А где сейчас Леша?

— Какой Леша? — Ожогина заметно вздрогнула.

— Да этот, в красном свитере, который к тебе приходит.

— Никакого Леши я не знаю. — Сова вновь сидела в напряженной, выжидающей позе, и на лице ее отчетливо проявилась отчаянная решимость отрицать даже предположительный факт знакомства с каким‑нибудь Лешей. Это уже становилось интересным, но нажимать я не стал.

— А как зовут парня, который к тебе в последнее время ходит? Разве не Леша? — простецки спросил я.

— Колька ко мне ходит, это да. Мы с ним пожениться хотим. А никакого Лешу я знать не знаю.

— Да Бог с ним, это небось соседи перепутали, — сбавил напряжение я.

— А как фамилия этого Кольки?

— Берберов, он на Дачном поселке живет. Его еще Длинным зовут.

— Так он у тебя что, без прописки жил?

— Да не жил он у меня совсем. — Разговор вошел в привычное для Совы русло, и она снова успокоилась. — Придет да уйдет. Ну, иногда ночевать останется — жених все‑таки…

— Ну тогда ладно. А то паспортный режим нарушать нельзя, — назидательно проговорил я, дописывая протокол. — Ты это имей в виду. И вообще, веди себя правильно, порядок во дворе не нарушай.

— Да я знаю, я нарушать законы не хочу, никогда себе лишнего не позволю. Мне ведь неприятности ни к чему.

— Вот это ты правильно рассуждаешь, — «погладил» я Сову. — Молодец. Берись за ум, чтобы жалоб на тебя больше не было.

Просияв, Ожогина собралась уходить.

— Вы уже документы подали? — остановил я ее у самой двери.

— Какие документы? — искренне удивилась она.

— Ну с женихом твоим, Колей Берберовым, в загс ходили?

— Да нет еще, — Сова изобразила легкую сконфуженность, — собираемся только…

— Смотри, не забудь на свадьбу пригласить.

— Конечно, приглашу, — широко улыбаясь, пообещала Ожогина и, манерно попрощавшись, вышла.

Я записал кое‑что в свой блокнот, потом набрал два номера и получил нужные справки.

Зазуммерил внутренний телефон.

— Ну что она рассказала? — поинтересовался Есин.

— Я вам через час доложу, надо в одно место съездить. Наша машина где?

— На трамвае съездишь. Ее Виноградов забрал. Он тоже грозился сногсшибательные новости привезти. Так что через час я тебя жду.

— Если на трамвае, то через два.

Но и за два часа я не управился. Берберов жил на другом конце города, к тому же дома его не оказалось. Я уже знал, что он не судим и на учете у нас не состоит, но решил навести о нем справки по месту жительства. Характеризовался он в общем неплохо: хотя и был любителем выпить, но меру знал, вел себя тихо, с соседями жил мирно, в обиходе вежлив. Единственным недостатком его был повышенный интерес к противоположному полу. Впрочем, на мой взгляд, это не самый большой недостаток. На всякий случай я выяснил и то, что красного свитера у него нет.

Работал Берберов грузчиком в продовольственном магазине неподалеку от дома, и я сразу вычислил его по высокому росту и прибауткам, которыми он перебрасывался с продавщицами. Подождав, пока его назвали по имени, и убедившись, что не ошибся, я отозвал его в сторону и поговорил минут пятнадцать.

Николай рассказал, что поссорился с Ожогиной больше месяца назад и с тех пор ее не видел, жизнью ее не интересовался и с кем встречается она в последнее время, он не знает. Когда я спросил, кто может об этом знать, Берберов, мучительно поморщив лоб несколько минут, посоветовал поговорить с некой Надей Дыминой, которая, по его словам, была до недавнего времени ближайшей подругой Совы, но буквально на днях насмерть с ней разругалась.

Любезность Берберова на этом не закончилась, и он, отпросившись с работы, показал мне, где живет Дымина.

На стук вышла высокая худощавая девица лет двадцати двух, довольно симпатичная и без того налета вульгарности, которого можно было ожидать от закадычной подруги Совы. Стиль одежды ее тоже был совершенно иным: облегающие джинсы, туфли из джинсовой ткани и батник с запонками. Если бы она была из компании Машки Вершиковой, в просторечии Хипповой Мэри, я бы не удивился: обычно подруги, как говорится, «одного поля ягоды» и, кроме одинаковых взглядов на жизнь, у них стандартны и косметика, и одежда, и манеры. А стоявшая передо мной девушка явно дисгармонировала с тем миром, в котором обитала Ожогина.

— Вы Надя?

— Я, а вы кто? — настороженно спросила она, но, увидав удостоверение, засуетилась и, перейдя на шепот, умоляюще зачастила:

— Только тихо, пожалуйста, давайте зайдем в дом, а то тут соседи…

Такая реакция меня удивила, но вида я не подал и зашел в комнату. Здесь было чисто и довольно уютно, имелось три полки с книгами, на столе лежала стопка польских журналов «Кино» и блок сигарет «Ядран». Рядом с журналами — учебники для десятого класса «История», «Литература». Все это удивило меня еще больше: и обстановка не соответствовала той, какую я ожидал увидеть.

— Надя, кто там пришел? — послышался женский голос из соседней комнаты.

— Это ко мне знакомый. — Дымина закрыла дверь и включила магнитофон. «Чтоб не было следов, дорогу подмели, ругайте же меня, позорьте и трезвоньте, мой финиш — горизонт, а лента — край земли, я должен первым быть на горизонте…» — со зловещей интонацией запел хриплый баритон.

«Ну и ну», — подумал я, а вслух спросил:

— Разве мы с вами знакомы?

— Извините, это я для мамы. — Дымина нервно распечатала пачку сигарет и щелкнула зажигалкой. — Она старенькая, у нее сердце… И если она узнает, что ко мне милиция…

Все беспутные дети одинаковы. Они жалеют престарелых родителей и вспоминают про их изношенные сердца уже тогда, когда на пороге появляется работник милиции.

Судя по поведению Дыминой, она знала, какие претензии ей могут предъявить правоохранительные органы.

— Вы знаете, зачем я к вам пришел?

— Знаю, конечно, знаю. Я мучилась все дни, уже жалела, что пошла на это…

— Чтобы не жалеть потом, надо обдумывать свои поступки до того, как их совершаешь, — произнеся эту фразу, я сам почувствовал, насколько она фальшива и назидательна, но делать было нечего. — Рассказывайте все с самого начала, подробно и по порядку.

Нервно затягиваясь и отчаянно жестикулируя, Дымина поведала мне, как неделю назад купила за 45 рублей туфли (прекрасные, итальянские, с двумя перепонками), а они оказались велики (размер подходящий, но полнота, вы понимаете, носить можно, но совершенно не смотрится!), а тут подружка предложила продать «с выгодой», чтобы подзаработать (она говорит, мол, все так делают, без переплаты хорошую вещь не достанешь, ну я и согласилась).

«Заработок» Дыминой составил 15 рублей, сколько получила подружка, она не знала.

— И только потом я поняла, что это спекуляция, — трагически заломив руки, каялась она. — Но я ведь не спекулянтка, это так, случайность. Что мне теперь будет?

«А меня — в товарный и на восток, и на прииски, в Бодайбо», — надрывался магнитофон, и Дымина, поморщившись, приглушила звук.

— А подружка — это Галя Ожогина?

— Да нет, с Галкой я поссорилась.

— И давно?

— С неделю назад. — Дымина говорила машинально, с тревогой ожидая ответа на главный для нее сейчас вопрос.

— Чего же вы поссорились?

— Сама понять не могу. Видно, ей вожжа под хвост попала. Пришла как‑то к ней, она что‑то жжет в печке. Увидела меня и ни с того ни с сего — в крик. Выставила меня из дома и дверь на крючок, больше не приходи, кричит. А то сама от меня не вылезала, журналы смотрела да про кино расспрашивала.