Так называемая личная жизнь (Из записок Лопатина) - Константин Симонов

– Пока присаживайтесь!

Он снял трубку и назвал по телефону знакомый Лопатину прямой междугородный «Красной звезды», по которому дежурили стенографистки. Несколько раз за войну Лопатину удавалось дозваниваться им из разных мест по этому номеру.

– Как со связью? – спросил адъютант. – Корреспонденты здесь.

Лопатин посмотрел на часы: половина третьего ночи.

«Да, поздно они сидят здесь на бюро ЦК, как мы в редакции с номером».

Адъютант был молоденький, и старанием строго держать себя напомнил Лопатину Велихова – адъютанта покойного Пантелеева.

Где он теперь, этот Велихов, и какой стал? И куда и с кем отходил потом из Симферополя – на Севастополь или на Керчь? И жив ли после всего этого, или убит, или потонул?

Раздался телефонный звонок.

– Дают редакцию, – сказал адъютант и задержал телефонную трубку в руке, не зная, кому отдать – Лопатину или Губеру.

Лопатин потянулся к трубке, но Губер шагнул вперед и сам взял ее, и, когда уже взял, Лопатин мысленно выругал себя за бестактность – нельзя было лишать Губера возможности самому доложиться по телефону редактору. Наверно, не так часто это бывает!

– Говорит Губер, прошу дивизионного комиссара. Звоню по его приказанию.

Редактор говорил с Губером недолго – минуту, но, кажется, похвалил его.

– Есть! Будет сделано. Передам второй материал в таком же духе, – сказал Губер. – Есть! – И протянул трубку Лопатину.

– Как дела? Еще не закончил? – без предисловий спросил редактор.

«Так оно и есть, сейчас вызовет в Москву», – подумал Лопатин.

И сказал, что работы осталось на три дня, не закончил, но, если надо, готов прервать.

– Раз не закончил, прерывать не надо, – вопреки ожиданиям, сказал редактор. – Когда в Красноводск, второго?

– Второго утром.

– Так и выезжай. Не задерживайся, обстановка не позволяет.

– Мне все ясно, товарищ дивизионный комиссар, – сказал Лопатин, хотя ему было как раз неясно, зачем редактору потребовалось вызывать его к телефону.

– Поздравляю вас с наградой! – вдруг на «вы» сказал редактор, и в голосе его прозвучала торжествующая нота. – По представлению редакции, Военным советом Сталинградского фронта награждены орденом Красной Звезды.

– Благодарю, – сказал Лопатин.

Полагалось сказать: «Служу Советскому Союзу», но в телефонную трубку почему-то не получилось.

– Наводил справки. Ефимова там, где ты будешь, очевидно, встретишь. Вопросов нет?

Лопатин вдруг вспомнил лицо Вячеслава в тот первый вечер, когда они заговорили с ним о Ефимове. Лицо человека, которого всего один шаг отделял от мольбы: «Возьми меня с собой!»

– Вопросов нет, есть предложение.

– Какое еще предложение? – недовольно спросил редактор.

Там, в Москве, верстали номер, и он спешил.

Лопатин стал торопливо объяснять ему про Вячеслава – что тот просится поехать с ним вместе на фронт от «Красной звезды».

Если редактор согласится на это и свяжется с Политуправлением округа, наверное, можно будет тут, на месте, выдать ему обмундирование и предписание до Тбилиси. А туда, в Тбилиси, в штаб Закавказского округа, фельдсвязью прислать на него, как на корреспондента «Красной звезды», предписание в действующую армию.

– Он сможет сделать для нас и хорошие стихи, и очерк, – говорил Лопатин, боясь, чтобы редактор не перебил его на полуслове. – Я буду все время с ним и отвечаю за его поведение на фронте.

Редактор, против ожидания, не перебил. Лопатин кончил, а он еще молчал – наверное, думал. Но, помолчав и подумав, наотрез отказал.

– Тебе некогда будет с ним возиться. У самого хватит работы. Будет много работы! Много! Понял меня? А он, если просится на фронт, пусть пишет мне в Москву. Попросится – решим. – И, без паузы добавив: – У нас еще одна потеря, девятая, Хохлачев полетел стрелком на штурмовике и сгорел, – не попрощавшись, положил там, в Москве, трубку.

Хохлачева этого Лопатин лично не знал – его только недавно перевели в редакцию из фронтовой газеты. Забрали после того, как редактор прочел во фронтовой и перепечатал у себя его очерк о полетах на бомбежки стрелком-радистом. За этот очерк и взял к себе в редакцию. Поставил на летучке в пример другим и послал к летчикам. И он полетел на штурмовике за корреспонденцией для «Красной звезды»…

Почему редактор вдруг сказал об этом Лопатину под самый конец разговора, на прощание, – кто его знает? Может, после просьбы о Вячеславе захотел напомнить, что война есть война, а не экскурсия на фронт, и нечего на себя брать лишнее – отвечать еще за кого-то, когда неизвестно, что потребуют от тебя от самого!

– Сообщил, что Хохлачев, новый наш корреспондент, погиб на штурмовике, – сказал Лопатин Губеру, положив трубку.

– Не знал его, – коротко ответил Губер и, поблагодарив адъютанта, вышел вместе с Лопатиным из приемной. И только уже там, когда шли по гулкому холодному коридору вдвоем, спросил, какой был ответ редактора на предложение Лопатина.

– Отказал.

– Я так и думал, – сказал Губер.

И Лопатин по его тону почувствовал, что совершил неловкость: говоря с редактором, за Вячеслава попросил, а про стоявшего рядом, около трубки, Губера, что он хочет на фронт, – ни слова! «Да, некрасиво вышло», – подумал он. И так прямо и сказал об этом Губеру:

– Извините меня, некрасиво вышло, что за него при вас просил, а о вас самом промолчал. Как только вернусь в Москву, исправлю это – даю слово!

Губер кивнул, но ничего не ответил.

– С выездом в Красноводск остается в силе? – сухо спросил он уже на улице, когда вышли из здания округа.

– Остается в силе, – сказал Лопатин.

Он думал, что Губер поедет в машине вместе с ним и можно будет по дороге как-то еще смягчить неловкость. Но Губер в машину не сел, сказал, что живет недалеко от штаба округа и хочет перед сном пройтись. Приказав шоферу отвезти Лопатина, руку на прощание пожал, но в глаза не смотрел; как видно, и в самом деле рассердился…

Лопатин ехал в машине рядом с замерзшим и недовольным водителем и думал: как просто и быстро решаются во время войны вопросы за спиной ничего не подозревающего человека. Раз-два, и готово! И уже не вернешься к этому. Хотя от того или другого решения могла зависеть вся дальнейшая судьба Вячеслава. И даже не в смысле жизни и смерти – можно поехать на фронт и остаться жить, а можно и здесь, в Ташкенте, заболеть и помереть, – а в каком-то еще более важном смысле: как ему дальше жить, какой жизнью?

И хотя редактор по телефону имел полное право сказать свое «нет!», все-таки в том, что вот так: раз-два, и готово! – было что-то обидное.

11

Вячеслав Викторович открыл дверь в пальто, накинутом на плечи поверх нижнего шерстяного белья.

– Извини, не стал ждать тебя с чаем – замерз.

Он лег на свою продавленную тахту, накрывшись пальто поверх двух одеял.

– Чай, – кивнул он на стол, на котором стоял завернутый в халат чайник. – Когда развернешь, кинь на меня еще и халат, что-то лихорадит.

Лопатин развернул чайник, укрыл Вячеслава Викторовича поверх пальто халатом и налил себе стакан чаю.

– Чай жидкий, кончается, – сказал Вячеслав Викторович.

Чай был действительно жидкий, но еще горячий. Лопатин отпил полстакана и, чтобы не забыть, пошел во вторую комнату, вынул из чемодана, принес и положил на стол осьмушку чая.

– А тебе в дорогу?

– Хватит, еще одна осьмушка есть.

Лопатин допил стакан и жадно налил еще. Ему тоже все время было холодно. И там, в штабе округа, и в машине, и здесь.

– Зачем тебя вызывали к телефону? Какие новости или перемены? – спросил Вячеслав Викторович, когда Лопатин дохлебал второй стакан чая.

– Перемен нет, – сказал Лопатин. – Еду утром второго в Красноводск. А новости… – Он помедлил с ответом и сказал то, чего не сказал Губеру: – что награжден орденом Красной Звезды.

– Поздравляю, – Вячеслав Викторович как был, в одном белье, вылез из-под одеял, пальто и халата и обнял Лопатина. – Совершить, что ли, грех, изъять из новогодней складчины? Обмыть-то надо.

– Не надо, не греши. Послезавтра на Новом году заодно и обмоем.

Вячеслав Викторович недовольно повел головой – очень хотел согрешить, но спорить не стал и залез обратно на тахту подо все наваленное на себя.

– Какой он хоть из себя, ваш знаменитый редактор? – спросил он.

И хотя вопрос был естественный, Лопатин с удивлением подумал, что Вячеслав даже не представляет себе, как выглядит человек, только что по телефону решавший его судьбу.

Он усмехнулся и сказал, что их редактор довольно обыкновенный с виду дивизионный комиссар тридцати девяти лет от роду. Не так давно, всего пять лет, носит военную форму, но выглядит в ней вполне по-военному. Роста среднего, поджарый, особых примет не имеет. Разве что одну: почти все, что бы ни делал, делает с ненормальной быстротой. При уме и характере академической образованностью не отличается; один из тех людей, которые всю жизнь сами себя образовывают, как говорится, без отрыва от производства.