Том 4. М-р Маллинер и другие - Пэлем Вудхауз

— Она… она… пришла второй.

— Вы газеты читаете?

— Нет.

— А надо бы. Пришла второй, на полголовы после Мускателя. Предъявили протест. Кажется, Мускатель ее отпихнул или лягнул. В общем, проверили, разобрались, так все и было. Жокею сделали внушение, Братолюбию дали первое место. Чек получите завтра или послезавтра. Вот и все.

Сэр Криспин в обморок не упал, но был достаточно к этому близок, чтобы пробудить в Бернадетте материнские чувства. Отведя его на скамейку, она применила свое излюбленное средство, стала массировать ему шею — и так успешно, что через некоторое, достаточно тяжелое время он выпрямился и сказал, что все в порядке.

Берни это оспорила.

— Нет, — сказала она, — какой уж тут порядок! Никакого порядка у вас не будет, пока вы не женитесь. За вами надо присматривать. Помните, мы об этом говорили. Если есть возможность попасть в беду, вы в нее попадете.

Этого он отрицать не мог, поскольку с ранней юности они с бедой шли нога в ногу.

— Значит, надо жениться.

— Да, правда.

— А я не подойду? — спросила она. — Попробуйте.

Радость, согревшая Бернадетту до встречи с сэром Криспином, просто пылала и бушевала после его ухода. Повинуясь ее совету, он пошел в кабинет выписать чек этим, из ремонта, а она осталась на скамейке, перебирая подробности нежной сцены.

Отсюда она видела ворота, в которые входил ее брат Гомер с какой-то девушкой, по-видимому, — с Верой Апшоу, которую ждал Криспин. Лондонский поезд останавливался в Меллингэм-Холт, в полумиле от селения, и Гомер, по всей вероятности, ездил ее встречать.

Берни заинтересовалась. Если Гомер встречает девушек, это неспроста. Кто-кто, думала она, а он к этому не склонен. Словом, на Веру она посмотрела предвзято, и то, что она увидела, подтвердило ее догадки. Собственно говоря, это была не просто девушка, а поразительная красавица — не захочешь, а заморгаешь. Именно такие особы побуждают мужчину поправить галстук и нервно покашлять, а шейха Аравии — бросаться на них, как тюлень на рыбу. Кому-кому, а ее несчастному брату совершенно нечего с ней делать.

Ей удалось сохранить вежливость, когда он их знакомил, но беспокойство только возросло. В этой Вере, вполне резонно, она прозревала корыстолюбие. Вообще, та ей не понравилась, какая-то мрачная. Улыбнуться толком не может, вероятно — боится морщин.

Однако не это омрачало душу прекрасной эссеистки. Она думала о том, как раскачать Гомера. Когда они шли от стоянки, он говорил на разные темы — о красоте вечера, о недавнем конгрессе, о мыши, о чем угодно, кроме епископов, колоколов и флер д'оранжа.

Конечно, их ждали уединенные прогулки в тенистых заводях парка, но несчастная Вера уже усомнилась в том, что они достаточно тенисты и достаточно уединенны.

Когда один встревожен, другой — растерян, третий — очень смущен, разговор обычно не клеится. Помолчав в третий раз, Вера сказала, что должна представиться сэру Криспину, и никто ей не возразил.

— Пойду-ка и я, — предложила Берни.

— И я, — подхватил Гомер. — Надо поговорить о мыши.

— У мистера Пайла есть мышь, — объяснила Вера с законной усталостью женщины, слышавшей о мышах намного больше, чем нужно.

— Или несколько мышей, — прибавил Гомер.

— Очень может быть, — согласилась Берни. — Сэр Криспин — щедрый хозяин. Ладно, пошли. Он в кабинете.

— Не исключено, — завершил беседу Гомер, — что это вообще крыса.

Кабинет, в котором поколения Скропов писали бесчисленные письма в «Тайме», был мрачен сам по себе, но казался еще мрачней, ибо в нем, сложив руки, сидел констебль Симмс, придававший ему сходство с залом суда. Человек тонкий ощущал, что хорошо бы отделаться штрафом.

Чиппендейл, который тонким не был, вошел нагло и бодро. Мы не скажем, что совесть его сверкала чистотой, поскольку у него вообще ее не было, но он обладал тем, что получше совести, — безупречным алиби.

— Вы меня звали, сэр, — сказал он, переходя, как обычно, к книжному слогу. — Добрый вечер, мистер Симмс, — учтиво прибавил он. — Вижу, вы уже высохли. Что это с вами было? Упали в воду?

Казалось бы, куда заботливей, но констебль поджал губы, а взор его, и так суровый, стал совершенно каменным. Объяснять пришлось хозяину.

— Симмс упал в ручей, — сказал он. Чиппендейл пощелкал языком, выражая огорчение.

— Закружилась голова? — предположил дворецкий.

— Нет, кто-то толкнул.

— Толкнул? — удивился мажордом. — Толкнул?! Кто же смеет?..

— Он говорит, вы.

— Шесть месяцев, не меньше, — сообщил констебль. Чиппендейл выпрямился с неожиданным достоинством.

Он не сказал: «Оставь, дорогуша, у меня дело чистое», но как бы и сказал, а уж точно — подумал.

— Я чист, как снег, — сообщил он.

— Ха-ха!

— И докажу это.

— Хо!

— Когда вас толкнули?

— Сами знаете.

Чиппендейл стукнул кулаком по столу, благо стол оказался рядом.

— Отвечайте!

— Пожалуйста, Симмс, — прибавил сэр Криспин, — ответьте ему.

— В полшестого.

Чиппендейл стукнул бы снова, но ушиб руку и ограничился взглядом.

— В половине шестого, — сообщил он, — я был в библиотеке, где беседовал с сэром Криспином и его племянником. Можно позвать племянника — но не нужно. Сэр Криспин все подтвердит. Прав я, сэр?

— Совершенно правы, — сказал хозяин. — Да, Симмс, мы были в библиотеке.

Констебль огорчился, но нашу полицию голыми руками не возьмешь.

— Значит, раньше.

— На сколько?

— Ну, на четверть часа.

— То есть в пять часов пятнадцать минут?

— Вроде этого.

— Мы уже были в библиотеке, — вмешался сэр Криспин.

— Хо! — сказал констебль, поднялся и вышел.

— Надо же, толкнул! — прокомментировал дворецкий. — Скажите спасибо, дорогуша, что я не подал в суд. Это мальчишки церковные. Верно я говорю?

Сэр Криспин признал, что предположение вполне вероятно.

— Ну, прям поэма! — заметил Чиппендейл. — Не читали, а? Помню, в школе учил. Один тип нашел где-то череп, понес дедушке. А тот и расскажи, что там у них, в Германии, была шикарная битва. «Весь свет, — говорит, — таких не видывал побед».[73] Ну мы, один к одному.

— Победа эта хороша хотя бы тем, — со вкусом произнес сэр Криспин, — что мы с вами расстанемся.

— Не понял, дорогуша.

— Посылаю чек вашим хозяевам.

— Платите, что ли?

— Вот именно.

— Ну, дает! Откуда деньги-то? Банк ограбили?

— Выиграл на бегах тысяч десять.

— Ну, да… — снова начал дворецкий, но его прервали Бернадетта, Вера и Гомер.

— Привет, Криппи! — сказала Берни. — Не помешали?

— Нет, мадам, — галантно отвечал Чиппендейл. — Полиция ушла.

— Полиция? Что, нагрянули?

— Ха-ха, мадам! Нет, это частное дело. Кто-то столкнул в воду констебля.

— Поразительно! Криппи, это мисс Апшоу.

— Очень рад, мадмуазель, — отвечал дворецкий. — Что ж, сэр, если я не нужен, я пойду. Мистер Уэст…

— Мистер Уэст? — спросила Вера.

— Мой племянник, — объяснил сэр Криспин. — Вы с ним знакомы.

— Он здесь?

— Да.

— Какая прелесть!

— Хороший парень, — поддержала Берни.

— Голова, — заметил дворецкий. — Дал мне десять фунтов.

— Почему?

— На радостях, мадам. Получил деньги. Опекун не давал, не давал, а тут — дал! И слава Богу, мадам, он того стоит. Вот я скажу…

По-видимому, опасаясь, что панегирик затянется, сэр Криспин предложил Вере посмотреть отведенную ей комнату. Осмотрев ее и выразив восторг, Вера спросила:

— Можно отсюда позвонить? Мама ждет звонка.

— Телефон в библиотеке, — отвечал сэр Криспин.

— О, спасибо!

— Мама, — сказала она через несколько минут. Сладостный голос Флоры Фэй заструился по проводу.

— Здравствуй, душенька! Ну как, гуляешь в тенистых аллеях?

— Нет. Зачем? Он не мычит не телится.

— Что-что? Кто телится?

— Неважно. Я хочу сказать, Гомер уперся. — Подожди, душенька, потерпи.

— Ждала и терпела. Сколько можно?! Выйду за Джеральда.

— Ты шутишь?

— Нет. Он здесь. Он получил деньги.

— У Гомера больше.

— У Гомера — живот. У Гомера — очки. Твой Гомер — зануда в конце концов! А Джеральд — тюпочка. Над ним поработать… Алло! Алло!

Кавалерственная дама молчала, то ли от избытка чувств, то ли от их потери. Наконец она произнесла:

— Душенька, ты же ему отказала!..

— Ничего подобного. Это ты отказала. Что-то спутала и — бамц!

— Я? На свой страх и риск?

— Конечно.

— Ты ему так и скажешь?

— Естественно.

— А он поверит?

— Еще бы! Обниму, поцелую…

— Да?

— Да.

— Что ж, желаю удачи, кошечка.

— Спасибо, мама.

— Только не думай, что я — за. Я против. Я его не люблю.