Арктические зеркала: Россия и малые народы Севера - Юрий Слёзкин

Север без коренных северян

Роль Комитета стало особенно трудно определить в 1932 г., после того как на XVII партконференции был обнародован второй пятилетний план. Индустриализация Севера была теперь задачей первостепенной важности, и на разведку и разработку месторождений выделялись значительные суммы. В новые национальные районы отправлялись бесчисленные геологические партии, и за короткий промежуток времени новые шахты были построены в Амдерме (флюорит), Воркуте (уголь), Норильске (уголь и железная руда) и в Якутии (золото). Для нужд лесной промышленности строились крупные речные порты, и все больше исправительно-трудовых лагерей следовали за индустриализацией в глубь тайга и тундры{1107}.

С точки зрения плановиков, будущее этих начинаний зависело от успешной навигации в Северном Ледовитом океане. В конце 1932 — начале 1933 г. Комсеверопуть был распущен, а на его месте было создано государственное учреждение, подчиненное непосредственно Совнаркому, — Главное управление Северного морского пути (Главсевморпуть){1108}.[92] Главсевморпуть отвечал за морские исследования, промышленные проекты на материке и «вовлечение местного туземного и русского населения в работу по социалистической реконструкции»{1109}. Возможный межведомственный конфликт разрешился без труда: в 1934 г. декрет Совнаркома и ЦК ВКП(б) сделал Главсевморпуть неограниченным правителем всей Северной Азии севернее шестьдесят второй параллели (параллели Якутска){1110}. Единственным исключением был гигантский горнопромышленный и лесозаготовительный трест Дальстрой, формально контролировавшийся Советом по труду и обороне, но реально управлявшийся НКВД. Дальстрой начал действовать в бухте Нагаево (будущем Магадане) в 1932 г. и вскоре забрал в свои руки «организацию всей общественной и политической жизни» в обширном регионе восточнее Лены и севернее Алдана{1111}.

Таким образом, большинство коренных северян оказались подданными двух полунезависимых промышленных монополий. Национальные районы и Комитет Севера продолжали существовать, но все знали, кому принадлежит реальная власть — политическая, экономическая и военная. Гораздо менее определенными были планы Главсевморпути и Дальстроя относительно малых народов Севера. С самого начала было ясно, что им не отводится никакой роли в промышленных операциях, поскольку обе организации использовали практически исключительно труд заключенных{1112}. Можно было, конечно, надеяться, что коренные народы помогут преодолеть величайшее препятствие на пути северной индустриализации: недостаток надежной сельскохозяйственной базы. Так, один автор предлагал коренным обитателям бассейна Колымы переключиться на земледелие, чтобы кормить растущее население лагерей Дальстроя. Это, утверждал он, было бы не только вкладом в «развитие в крае золотопромышленности», но и полезным занятием в летнее время: «…так как в настоящее время производительным промыслом является лишь пушной, занимающий зимнее время; рыболовство же является в верховьях Колымы мало продуктивным занятием и требуется замена его более производительным трудом, которым и будет земледелие»{1113}. Другой специалист писал, что, в то время как промышленные рабочие нуждаются в продовольствии, оленеводы тундры страдают от чрезмерно однообразной и нездоровой диеты. Решением было «немедленное сокращение мясного питания местного населения». Русские получили бы мясо, а малые народы улучшили бы свой рацион, переключившись на хлеб, крупы и овощи{1114}.

Более популярными были предложения заставить коренные народы производить крупы и овощи для русских{1115}. А это могло означать только одно — конец кочевого образа жизни. В Средней Азии, Казахстане и Южной Сибири переход к оседлости рассматривался как необходимая предпосылка коллективизации. Предполагалось, что это позволит осуществить «механизацию», будет содействовать развитию экспортного зернового производства за счет сокращения скотоводства, положит конец «хозяйственному и культурному неравенству народов» и, конечно же, поможет искоренить отсталость и эксплуатацию. Согласно одному программному заявлению, «сохранение кочевой системы хозяйства обусловливает живучесть полуфеодальных и родовых пережитков, умело используемых кулачеством для усиления своего влияния на массы и борьбы против социалистической реконструкции»{1116}. Тысячи людей были принудительно переведены на оседлый образ жизни, а те, кто доказывал, что кочевничество является «естественной» адаптацией к окружающей среде, были обвинены в оппортунизме и вредительстве{1117}.

Из первого официального заявления Комитета Севера после XVII партконференции следовало, что он решил отказаться от борьбы. Официальные задачи на следующие пять лет включали борьбу против левых и правых уклонистов, массовую колонизацию, планирование промышленного развития и изучение природных ресурсов — без единого упоминания о «содействии народам северных окраин»{1118}. Вскоре, однако, угроза принудительного перехода к оседлости заставила Скачко и его товарищей подняться на последний бой в защиту малых народов. Они всегда считали политику перехода к оседлости нереалистичной и теоретически ошибочной{1119}; теперь, когда треть оленей была уничтожена, речь шла о жизни и смерти для туземцев и политическом выживании — для руководителей Комитета.

Оседание зачастую фигурирует сейчас во многих бюрократических проектах как самостоятельное самодовлеющее мероприятие, не связанное ни с какими другими хозяйственными мероприятиями и являющееся не следствием этих мероприятий, но, наоборот, предпосылкой их. Работники, сочиняющие такие проекты, очевидно, думают, что кочевание — это просто дурная антикультурная привычка, пережиток варварского быта, и эту отрыжку старины, неуместную в социалистическом строе, можно уничтожить чисто административными мерами.

Приказать кочевникам: Довольно бродить. Садись на землю!.. И кочевники сядут, сейчас же начнут бешеным темпом развиваться и в хозяйственном, и в культурном отношении и через год, другой со слезами умиления будут благодарить заботливое начальство за то, что их, дураков, научили уму-разуму…

Конечно, нет надобности доказывать всю антимарксистскую сущность такой постановки вопроса об «оседании». Для всякого чуть грамотного марксиста ясно, что кочевой или оседлый быт представляет лишь форму хозяйствования, целиком определяемую содержанием хозяйства… И потому перевести кочевников на оседлость можно, только изменив содержание их хозяйства, ослабляя значение отраслей, требующих кочевого образа жизни, и вводя новые отрасли, привязывающие их к одному постоянному месту{1120}.

Скачко доказывал, что правительство должно сначала довести до конца индустриализацию и поднять на должный уровень сельское хозяйство и лишь затем предложить малым народам жизнеспособную экономическую альтернативу. Он также полагал, что «заменить существующие на севере промысла — пушной и оленный — животноводством и огородничеством не имеет смысла, ибо с точки зрения государственных интересов это явно невыгодно»{1121}. Иными словами, «жизнеспособная альтернатива» не была жизнеспособной, а о земледелии в условиях Крайнего Севера не могло быть и речи.

Подобные мнения высказывались весной и летом 1932 г., после правительственного выступления против «перегибов» на Севере и левого уклонизма в идеологии{1122}, но к 1933 г. коллективизация возобновилась с новой силой, а в Средней Азии противников насильственного перехода к оседлости вновь обвинили во вредительстве{1123}. Комитет Севера присоединился к дискуссии о необходимости развития земледелия и огородничества{1124} и назвал тофаларов (единственный «малый народ», насильственно переведенный на оседлый образ жизни) примером для подражания. Сообщалось, что русские учат туземцев доить коров, правильно ловить рыбу и умываться — иными словами, «не лениться» («Как маленькие дети, за всем смотреть надо»){1125}. В то же самое время Главсевморпуть объявил об экспедиции «Челюскина» и последующем преобразовании всего Севера; Дальстрой ликвидировал только что созданный Охотско-Эвенский национальный район; а местные власти на Сахалине пообещали переселить нивхов в большие деревни, выстроенные на русский манер в целях «плановой эксплуатации речных богатств в обществе» и «рационального использования распыленной рабочей силы малых народов Севера»{1126}. Казалось, что коренным северянам не избежать насильственного «оседания».