Прекрасная Габриэль - Огюст Маке

— Стало быть, это Варфоломеевская ночь! — вскричал Понти с лихорадочной радостью — вспыхнул старый уголь религиозной ненависти, который не погасили столько слез и крови.

— Пожалуй, если хочешь — Варфоломеевская ночь, — отвечал Крильон.

Гвардеец молча поклонился и стал на месте, назначенном полковником. Его шпага засверкала пурпуровыми отблесками.

— Что ты хочешь делать? — сказал задумчиво король, к которому воротился Крильон. — Один этот гвардеец не может убить сто человек.

— Он не один, — отвечал Крильон, — а я, а вы? Разве мы не часто сражались с сотнею противников в наших битвах? Разве не вы один выиграли сражение при Арке, где меня не было?

— Слушай, — сказал король, — избежим или стыда поражения, или огласки подобной победы. Убивать моих солдат — значит устраивать дела герцогини Монпансье; вступим в переговоры.

— А в это время гугеноты войдут сюда и предпишут вам свои условия; как бы не так!

— Крильон, друг мой, разве мы сильнее их?

— Нет, это-то меня и бесит.

— Ну, надо схитрить. Мне пришла мысль.

— Это меня не удивляет, государь.

— У нас здесь есть поблизости какой-нибудь гарнизон?

— Триста человек в Сен-Дени.

— Гугенотов?

— Нет, это католики.

— Вместо того чтобы оставаться здесь, сделай мне милость, отправляйся сказать этим католикам, что хотели сделать гугеноты. Эти хотели помешать мне идти к католической обедне, а те имеют право проводить меня туда.

— Это чудесно! — вскричал Крильон. — Вы великий король!

— Не правда ли?

— Я бегу туда. Но в это время что же будет? Я буду виновен, если оставлю вас таким образом.

— Ничего не может случиться; что же могут сделать гугеноты? Увести меня в протестантскую церковь? Я был там уже тысячу раз. Один лишний раз не значит ничего. Или они будут держать меня пленником в этом монастыре. Но я сумею ускользнуть отсюда. У меня здесь есть сообщники. Или они меня уведут; но католики, которых ты приведешь, заставят их выпустить меня. Выиграем время, Крильон, и не прольем ни капли крови.

— Кровь прольется потоками, государь; половина вашей армии уничтожит другую, если придется освобождать вас из крепости, в которую вас запрут гугеноты.

— Неужели ты думаешь, что я позволю себя взять и запереть?

— Ваше величество, скорее, дадите себя убить, я это знаю.

— Совсем нет, мой Крильон. Мое величество сейчас велит женевьевцам указать себе потаенную дверь.

— Вы убежите…

— Я никогда не убежал бы от испанцев, но я всегда убегу от слишком ревностных друзей, которые хотят заставить меня сделать глупость… Ступай ждать меня в Сен-Дени среди католиков; я присоединяюсь к тебе сегодня вечером.

— Государь, я иду, а дорогою собью с толку гугенотов и заставлю их предполагать, что вас здесь нет, по тому самому, что я ухожу отсюда, они никогда не подумают, что я оставил бы вас одного. По крайней мере, я покажу им необходимость уважать монастырь, перемирие и, пожалуй, заставлю блокировать вас у женевьевцев, между тем как вы будете свободно рыскать по полям.

— Вот это прекрасно сказано, Крильон.

— В школе вашего величества научаешься, — отвечал кавалер.

Он пошел освободить Понти, велел оседлать свою лошадь и выехал из монастыря. Генрих увидал, как он направился к эскадрону гугенотов, который приближался мало-помалу. Без сомнения, его узнали, его окружили; Генрих скоро потерял его из вида в толпе.

— Да, я говорю хорошо, — прошептал король, лицо которого прижалось к стеклам коридора, — но есть человек, который говорит еще лучше меня… достойный говорящий брат!

Легкий шелест на пороге комнаты заставил его обернуться. Брат Робер, все работая с воском, стоял, прислонившись к камину. Король подбежал к нему и запер дверь; они остались одни.

— Кто-то спрашивает внизу кавалера де Крильона, — спокойно сказал брат Робер, не поднимая глаз со своей работы.

— Хорошо, пусть он ждет, — отвечал король. — Но вы не должны ждать, я должен так горячо вас поблагодарить.

Брат Робер не пошевелился, не заговорил.

— Вы оказали мне сегодня такую великую услугу, — продолжал король, — что она изгладит, может быть, даже ту, которую вы оказали мне вчера.

Женевьевец сохранял молчание и свою деятельную неподвижность.

— Это вы прислали мне вчера копию с договора, заключенного между Филиппом Вторым и герцогиней Монпансье?

В глазах брата Робера выразилось удивление, и он спросил:

— Какого договора?

— Вы будете отпираться, это естественно, потому что вы мне служите в тени, но это вы опять сейчас поместили меня таким образом, чтобы я слышал разговор приора с герцогиней Монпансье, слышал заговоры, угрозы моей смертельной неприятельницы. В этой новой услуге вы не сможете отпираться, как в той.

— Было очень естественно предполагать, что присутствие герцогини Монпансье не может быть приятно кавалеру де Крильону, вот почему я поместил вас в моей комнате.

— Вы знаете очень хорошо, что я не кавалер де Крильон! — вскричал король. — Вы меня знаете так, как я знаю вас. Ради бога, бросьте эту маску. Только один человек способен делать то, что делается здесь; только один человек обладает этой тонкостью, этим искусством, этой силой. Только один человек способен играть эту роль.

Женевьевец остался бесстрастен, с нахмуренными бровями.

— Шико! — вскричал король с невыразимой нежностью. — Шико! Мой старый друг, я угадал тебя, я тебя узнал! Прости меня; я был неблагодарен, говоришь ты; я в этом не виноват. В моей голове целая вселенная, подробности которой, сталкиваясь, делают такой шум, что он иногда мешает мне слышать биение моего сердца. Если я, по-видимому, забыл тебя, если я не приютил тебя возле себя так, как ты этого заслуживал, умоляю тебя, прости меня, ты довольно отмстил, не обняв меня, как только увидел, ты меня довольно наказал. Будь великим сердцем, открой мне твои объятия.

Брат Робер отвернулся. Болезненное расстройство искривило на минуту это бронзовое лицо. Точно из каждой поры хотела брызнуть кровь или слеза.

— Шико, — продолжал король, отдернув капюшон женевьевца, — это ты. Ты напрасно будешь отпираться; я вижу на твоем лбу шрам от твоей раны. Признавайся.

— В чем? — спросил брат Робер задыхающимся голосом.

— Что ты мой друг и никогда не переставал любить Генриха.

— Для меня было бы слишком великой честью быть другом храброго Крильона, а любить Генриха Четвертого — мой долг.

— Еще раз ты меня оскорбляешь; я твой король и приказываю тебе обнять меня.

— Если вы король, государь, бедный монах нарушит уважение к вам, коснувшись вас.