Солнечный зайчик. Шанс для второй половинки (СИ) - Ежов Сергей Юрьевич

Уезжая из Троебратного, я взял из ухоронки две пачки баксов сотенного номинала, и две пачки швейцарских франков. Вот в Торгсине я выбрал симпатичную куртку и расплатился франками. Кассирша даже бровью не повела, видимо мальчишка, делающий покупки за валюту — дело привычное.

Моментально появились парикмахерские, маленькие кафе на два-три столика, и я даже заметил химчистку, и тоже артельной формы собственности.

Всем хорошо.

Но есть и недовольные. На площади Лермонтова я вышел как раз к «мужику в пиджаке», и сразу стал выглядывать, торчит ли в окне то самое ОНО, ДЕРЕВО91? Но, увы, пальма в окне не торчала, а жаль. У самого памятника Лермонтову собралась толпа человек в сто-сто пятьдесят, и примерно полсотни иностранных журналистов. Чуть в сторонке спокойно стоят, наблюдая за порядком три милиционера: седой старшина и два младших сержанта несолидного возраста.

Протестующие, люди в основном, среднего возраста, но встречались и пожилые, похожие друг на друга как клопы в старом матрасе. Все как один с юбилейными наградами, все как один со скучным и брюзгливым выражением на невыразительных лицах. На палках они держали портреты Маркса, Энгельса, Ленина, Хрущёва и Брежнева, в руках плакаты: «Позор разрушителям марксистко-ленинского образования!», «Кафедры марксизма-ленинизма — ум, честь и совесть высшего образования!» и прочими глупостями.

Журналисты суетятся вокруг, даже работают две кинокамеры, и я могу поклясться, что это «Голос Америки» и «Свободная Европа». Ну, или «Свобода», на худой случай.

Пока я разглядывал действо, один выступающий закончил длинную и нудную речь, его место заняла старуха с желчным выражением лица, и заговорила бесцветным голосом нечто серое, скучное и ненужное.

Впрочем, я не прислушивался, как не слушали оппозиционеров милиционеры, журналисты и редкие прохожие. А вот из группы журналистов ко мне внимательно присматривалась юная женщина в серебристо-сером брючном костюме, с фотоаппаратом на груди и довольно большой сумкой на боку.

Я уже собирался уходить, когда женщина зацокала каблучками в мою сторону.

— Постойте, юноша!

Голос оказался такой звонкий и чистый, что даже старуха у микрофона перестала жевать серую вату своей речи.

— Стою, прекрасная мадам! Готов ответить на любой Ваш вопрос, за исключением военной тайны.

— С Вашего позволения, мадемуазель. А Вам известна хотя бы одна военная тайна?

— Нет. Потому я и не готов её раскрыть.

Улыбка незнакомки оказалась воистину чарующей.

— Я Катя Траутманн, корреспондент студенческой газеты Академии Парижа.

— Очень приятно. Однако, прошу прощения, мадемуазель, но с такой фамилией Вы скорее должны представлять Мюнхенский университет?

— Истинная правда. Поэтому в газете я печатаюсь под псевдонимом Ле Кок.

— Я Юрий Бобров, к Вашим услугам, мадемуазель.

— Вот почему Ваше лицо показалось мне знакомым. Вы автор Либертанго и романсов для Ирины Корнеевой?

— Неужели русские романсы слушают во Франции?

— Ещё как слушают! «Миллион роз» переведён на французский язык и стал лидером по заявкам в дансингах. А «Снег кружится» исполняют не реже чем «Tombe la neige» Сальваторе Адамо.

— Не ожидал, но приятно слышать. Вы отыскали меня в Советском Союзе, чтобы сообщить эти новости? Безмерно признателен!

— Юрий. Я хочу взять у Вас интервью. Вы не откажете?

— Не откажу. На сборище я насмотрелся, а мой самый лучший и преданный друг сигнализирует, что пора бы поискать, где пообедать.

— Ваш друг? Где же он? — завертела головой Катя.

— Не туда смотрите, Катя. Мой лучший друг, это мой желудок. Если не возражаете, то мы всё же поищем какое-нибудь кафе или ресторанчик, а за обедом и поговорим.

— Согласна. Для начала скажите: как Вы относитесь к митингу этих людей?

— Если я правильно понял, это бывшие преподаватели кафедр марксизма-ленинизма разных институтов. Верно?

— Именно так.

— Тогда слушайте мои рассуждения, но учтите, Катя, что я ещё даже не студент, так что моё мнение имеет глубоко личный и непрофессиональный характер.

— Звучит интригующе. Вы учились риторике?

— В наших школах превосходно преподают словесность. Что до митинга, то насколько я знаю, съезд компартии поручил министерству высшего образования пересмотреть учебные планы и передать преподавание марксизма-ленинизма на кафедры философии. Преподавателей решено оставить только тех, за кого проголосуют студенты и преподаватели других факультетов. Результат Вы видите. На улице оказались пустышки, неудачники, которых отвергли студенты и преподавательское сообщество.

— Жестоко.

— Нисколько не жестоко, хотя не отрицаю, довольно жёстко. Эти люди превратили живое и динамичное учение Маркса и Ленина в мёртвый культ, а сами стали его жрецами. Кстати, Катя, Вы не забыли включить магнитофон?

— Что? Ах, нет, не забыла. Извините, Юрий, что не попросила Вашего разрешения на запись разговора.

— Понимаю, люди обычно немного смущаются, но я не таков.

— И куда теперь идти этим старикам?

— Старикам на пенсию. Но стариков в этой компании едва треть. Остальные — вполне крепкие и здоровые люди. По закону им предлагают другую работу, но они, я думаю, отказываются. Их право. Но никуда они не денутся, получат полезную, востребованную специальность, и будет им счастье. Хотя они пытаются убедить общество в своей полезности в прежнем качестве, но я слабо верю в успех этой затеи.

За разговором мы вошли в небольшое кафе, и оказалось, что это пиццерия. Я заказал нам по пицце, для Кати молодое вино, а для себя сок. Катя стала резать пиццу на тарелке, а я свою пиццу свернул в трубочку, и принялся с аппетитом есть, запивая кисло-сладким виноградным соком.

— Вы едите пиццу как итальянец, точнее неаполитанец.

— Скорее, как сибиряк. Моя мама часто печёт пиццу, правда, называет её сборным пирогом. А лазанью в нашей местности называют блинным тортом. Но задавайте вопросы, Катя.

— Хорошо. Последний вопрос о митинге: что же будет дальше?

— Борьба. Эти люди привыкли вкусно кушать, сладко спать, и не делать ничего полезного. Общество указало им на неправильность такой позиции, но они упорствуют. Это их выбор, и свой выбор они сделали сами и очень давно.

— Я правильно понимаю, что Вы, Юрий, во всём поддерживаете позицию ЦК КПСС?

И тут я вспомнил шикарный слоган радио «Аврора» из моего будущего: «Наша точка зрения станет вашей точкой опоры». Почему бы не перефразировать этот слоган для нынешней ситуации?

— С Вашего позволения, ЦК ВКП(б). Как сказать, Катя. ЦК состоит из людей, а людям свойственно заблуждаться. Errare humanum est. Заблуждался же прежний состав Политбюро ЦК, и Съезду пришлось корректировать курс партии. Можно сказать так: точка зрения ЦК является точкой опоры, а моё мнение это всегда моё мнение.

— Хорошо. Поговорим о другом. Юрий, Ваши песни популярны на Западе. Новая концертная программа Дина Рида произвела эффект ядерного взрыва, а его дуэт с Ириной Корнеевой, когда они исполнили «Адажио», «Вечную любовь»92, а особенно «Посвящение Энрико Карузо»93, сделали их сверхпопулярными. А значит, популярны и Вы, как автор их песен.

— «Адажио» написал Томазо Альбиони. Вернее, написал Ремо Джадзотто, но по какой-то причине приписал своё гениальное произведение старинному композитору. Я всего лишь подсказал, что на гениальную музыку нужно положить стихи и составить дуэт. Стихи написала моя одноклассница Дина Нурпеисова, а дуэт, вернее совместная работа над произведением — заслуга Дина Рида и Ирины Сергеевны Коротковой.

— Почему Вы её называете по имени-отчеству?

— Она моя учительница, у нас принято таким образом проявлять почтение к наставникам.

— Теперь такой вопрос: в Советском Союзе лучшие песни попадают в финал конкурса «Песня года», а самые популярные — в «Голубой огонёк». «Ария» в полном составе присутствовала на них, были даже Ирина Короткова-Рид и Дин Рид, а Вас там не было. Почему?