Этнос в доклассовом и раннеклассовом обществе - Виктор Иванович Козлов

(Иными словами, название образовалось по тому же принципу, что и «маньянга»). Относительно «ндибу» существует следующее объяснение: это — прозвище, которое местные жители получили от чужаков, согнанных в район Тисвиля в 90-е годы XIX в. на постройку железной дороги[607]. Кто же предки бома и ндибу? Вероятно, в настоящее время любой клан убежден, что предки пришли из Конго-ди-Нтотила. Историки спорят сейчас о том, входила ли территория современною их обитания в провинцию Нсунди или часть ее относилась к Мпембе[608]. Но клановые традиции подсказать ничего не могут: это звено в истории кланов уже утеряно.

Очень коротко остановимся еще на этнониме «мпангу». Как уже было сказано раньше, он исчезает, причем с той же самой последовательностью, что и «сунди» — от периферии к центру бывшей Мпангу, располагавшемуся на правом берегу р. Инкиси, примерно напротив Мбанза-Нсунди. Его заменяет название «нтанду» которое может означать «верховые» или «глубинные» жители. Первоначально так называли жителей верховьев р. Нселе, притока Конго, но оно стало распространяться вниз по течению, так как всякая деревня считала себя верховой по отношению к лежащей ниже[609]. А затем оно уже стало расходиться дальше без какой бы то ни было привязки к верховьям Нселе и сейчас даже включает в себя некоторые мелкие группы, никогда не считавшиеся мпангу[610].

Очень краткий и выборочный обзор этнонимики Нижнего Конго позволяет выделить в ней три совершенно разных по своей природе типа названий.

1. Самоназвания по «землям», т. е. те, которые с полным правом можно рассматривать как племенные; они символизировали идею единства происхождения, сплоченность на своей земле вокруг своего вождя и выполняли вместе с тем различительную функцию.

2. К этнонимам второго типа относятся такие самоназвания, как «лоанго», «каконго», «мпангу», «сунди» и «конго». В целом все их можно условно охарактеризовать, как знак признания своей принадлежности к тому или иному политическому объединению. Но чем обширнее было это объединение, чем сложнее в нем была иерархия господства — подчинения, а соответственно, — чем опосредованнее связи периферии с центром, тем медленнее формировалось сознание единства. Самоназвание же возникало еще позднее (так, например, оно не успело, вероятно, сложиться в провинциях Сойо и Мбамба). Но зато, укоренившись, оно могло, если позволяли исторические условия, жить очень долго после распада объединения. Однако же, если такое объединение было чересчур обширно и связи, его образующие, очень слабы, то в условиях крайней коммуникативной недостаточности представлению о всеобщем единстве просто не из чего было возникнуть. Названия «сунди», и в особенности «конго», можно рассматривать только, как производные от сложных идеологических представлений, связанных с сакральной властью, и путь их превращения в самоназвания не прям.

Исходный импульс при возникновении такого самоназвания это стремление к уподоблению, тенденция к интеграции, а не стремление отмежеваться от кого-то, это движение к чему-нибудь, а не от чего-нибудь. Различительная функция такого этнонима выступает как превалирующая, когда уже исчезла причина, его породившая.

3. К третьему типу этнонимов относятся такие названия, как «маньянга», «ндибу», упоминавшееся ранее «йомбе» и др.; сюда же, с известными оговорками, следует отнести и «вили». Всех их объединяет то, что это не самоназвания тех или иных общностей. Они рождены не потребностью одной группы отличать себя от другой, а потребностью говорящего выделить один какой-то интересующий его объект из ряда однородных по своей сути. На этой потребности, собственно, основано всякое называние, обозначение объекта речи определенным, только ему принадлежащим именем. Но как обозначить в обиходной речи конкретную группу населения, если особого названия у нее нет и невозможна никакая ее географическая привязка, поскольку нет топонимов? (Напротив, этнонимы сами очень долго у всех народов служили средством ориентировки вместо географических названий). В таком случае используется описательная характеристика или что-нибудь наподобие прозвища: «те, с верховьев», «горды», «те, которые живут на пути к Маньянге».

Такой способ названия используется в быту и в применении к своим же ближайшим соплеменникам, и к совершенно чужим народам в зависимости от того, какую территориальную группу требуется обозначить. Так, известно, что жители берега Лоанго именовали все население области Майомбе «нситу», «лесные жители», а все остальное население хинтерланда — «нтанду», «глубинные». В свою очередь их самих называли, кроме «вили», еще и «умбу», «береговые»[611]. Но в долине Конго, при явном отсутствии у населения потребности дифференцироваться по «племенам», подобные прозвища оказались возведенными в ранг этнонимов. Таким образом, теперь возник замкнутый круг, в котором повинна магия этнонима: ведь принято считать, что коль скоро есть этноним, то есть и разные этнические общности, ими обозначаемые.

Вот что заявил в 1962 г. законодательному собранию республики Заир президент провинции Центральное Конго (эта провинция представляет собой срединную часть Нижнего Конго, отошедшую в свое время, при колониальном разделе к Бельгийскому Конго) «Я хочу подчеркнуть, что население Центрального Конго — это единый народ. Мы все — сыны Неконго. Такие названия, как маньянга, байомбе, беси-Нгомбе, бандибу, бавойо, басолонго и пр. у нас ничего не значат»[612]. В дальнейшем, сказал президент, будут приняты меры к искоренению этих названий, чтобы не было противопоставления племен (tribus) друг другу[613]. Вероятно, воспитанное колониальной этнографией предубеждение против понятия «племя» заставило президента начать кампанию за искоренение всяких намеков на «первобытность». Однако же утверждать сегодняшнее единство, опираясь при этом на мифы предков, — это тоже не современный способ решения проблемы. А названия территориальных групп упразднить из обихода невозможно до тех пор, пока не войдет в практику какой-либо новый способ их обозначения.

В.А. Шнирельман

Проблема доклассового и раннеклассового этноса в зарубежной этнографии

Принято считать, что до недавнего времени в зарубежной западной этнографии этнической проблематике и, в частности, проблеме первобытного этноса уделялось мало внимания. Это мнение, если и справедливо, то лишь отчасти. Действительно, специальные исследования, посвященные сущности этноса, этническим отношениям и процессам, исследования, оперирующие такими понятиями, как «этническая группа», «этническая общность», «этничность», появились в западной науке только в самые последние годы. Вместе с тем эти исследования возникли не на пустом месте.

Как известно, этническая проблематика весьма многообразна. Она включает такие вопросы, как значение языка и культуры для дифференциации человечества, формирование и функционирование группового (этнического) самосознания, характер контактов между отдельными коллективами, степень их обособленности друг от друга и порождающие такую обособленность механизмы и т. д. Все эти вопросы с давних пор стояли в центре внимания ученых. Дебаты по ним, а также те или иные предлагавшиеся решения имели прямое отношение к этнической проблематике, хотя вместо термина «этнос» и ему подобных в науке часто