Две королевы - Юзеф Игнаций Крашевский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Но она итальянка! – воскликнул беспокойный за себя Дудич. – Вы, я вижу, ею пренебрегаете.
– Ни в коем случае! – сказал Марсупин. – Она красива, влюблена, или притворяется влюблённой; всё это правда, но за ней стоит Бона. По ней нужно ударить.
Помолчав мгновение, хоть не был красноречив, Дудич приступил к выводу.
– Определённо, что на Бону нужно так или этак воздействовать, но, милый пане, хоть верю в то, что у вас будет поддержка, хоть думаю, что вам хватит ловкости, скажу только одно. Король Сигизмунд много лет, по-видимому, более двадцати лет женат, а мы ещё не видели ни одного примера, чтобы в борьбе с Боной он или кто другой вышел победителем.
Марсупин слушал нахмурившись.
– Вы мне так плохо предсказываете, – шепнул он, – но я мужества не теряю.
– А я вам желаю успеха, – прибавил Дудич, – но знаете, что я скажу. Я клянусь, что когда мы тут говорим с вами и о вас никто в городе и на дворе не знает, она уже о прибытии, о письмах, обо всём будет осведомлена. На дворе императора у неё есть свои люди, есть и в Праге, есть всюду… сыплет, когда нужно, деньгами, а у неё их больше, чем у короля и в казне. За эти деньги покупает, кого хочет.
Марсупин положил ему на плечо руку.
– Я не думаю, чтобы на дворе польского короля все были продажными, – сказал он, – ни епископ Самуэль, ни гетман, ни многие другие купить себя не дадут, как Кмита, Гамрат и Опалинский. Бона уже вам досаждала, её ненавидят, её правление кончится.
– Дай Боже! – вздохнул Дудич.
Марсупин начал живо прохаживаться по комнате. Петрку уже пришла в голову его несчастная итальянка.
– Уважаемый пане, – сказал он, – мне нет необходимости вас уверять, что я есть к вашим услугам и буду. То, что мне верят Бонер и Холзелиновна, лучшее доказательство (тут он достал из одежды письмо) вот это письмо, которое несу казначею. Делайте, что считаете хорошим для молодой королевы, но не забывайте, что до тех пор, пока здесь итальянка, молодой король будет сторониться жены.
Марсупин засмеялся. Похлопал его по плечу.
– Я понимаю, – ответил он, – хотя, честно говоря, удивляюсь, какими чарами она вас к себе привлекла, потому что большого счастья вы вряд ли от неё дождётесь.
– Это моё дело, – воскликнул Дудич. – Я человек упрямый как мул, а упорством много можно сделать. Лишь бы имел итальянку, справлюсь с ней. Наплачется, выпустит свою злобу, а в конце концов смирится со своей судьбой, которую я ей озолочу.
Дудич стукнул по своему кошельку.
– Лишь бы я был уверен в помощи и покровительстве, хоть выкрасть её готов.
– Как же? Не боитесь королевы Боны, которой меня пугаете? – воскликнул Марсупин.
– Не так уж, потому что у неё десяток девушек на место той, которую возьму.
– Это правда, – подтвердил итальянец, – но если бы так было, не много поможет удаление одной.
Он повёл плечами.
– Но что об этом преждевременно говорить? – прибавил он. – Сначала нужно ближе узнать молодого короля. Я знаю его только понаслышке. Рассказывают, что у него большие способности, сердце и благородный характер, а его слабость к женщинам объясняет отчасти молодость, отчасти то, что мать не только была к ней снисходительна, но старалась в ней его удержать, чтобы получить выгоду. Невозможно, чтобы король недооценил то сокровище, какое мы ему дали. Он опьянён, но он должен протрезветь.
Дудич встал, уже не зная, что прибавить, и хотел поспешить к Бонеру.
– Значит, так, – бросил, прощаясь, Марсупин, который проводил его до дверей, – помните, что мы незнакомы, а вместе с тем, что имеете во мне добровольного помощника во всём том, что может служить интересам молодой королевы.
– Я могу сказать о вас пану Бонеру? – спросил Дудич.
– Он уже обо мне знает, – сказал Марсупин, – а завтра иду с письмами… сначала к молодому королю.
Дудич, которому появление этого посла казалось добрым знаком, радостно поспешил к казначею; недолго там пробыв, поскольку получил новое задание от Холзелиновны, сразу вернулся в замок, выгадал удобную минуту и, исполняя поручение Бонера, в то же время объявил о прибытии Марсупина. Немка действительно ожидала этого или другого посла и весть о его приезде очень её обрадовала. Побежала с ней к молодой королеве, как с весточкой об успешном обороте дела.
Марсупина она знала из популярности, какая у него была на дворе короля-отца, который давно им прислуживался в делах, требующих наибольшей хитрости и выдержки.
Переодеваясь в разных лиц, итальянец не раз бродил по Венгрии, по Турции, по разным дворам, то как купец, то как учёный, то как любознательный иностранец. Когда надо было что-нибудь откопать, выследить, Марсупин не имел себе равного. Необычайно ловко создавал знакомства, влезал, подслушивал, заполучал людей и не было примера, чтобы его схватили. Чаще всего ему давали такие миссии, которые совсем на поверхность не выходили; теперешняя миссиия тем отличалась от предыдущих, что Марсупин должен был с глазу на глаз предстать перед старой королевой, против которой он должен был сражаться, вместе с тем стараясь выведать всё, что касалось молодой королевы.
Со стороны отца королевы Елизаветы было немного смелым рекомендовать Марсупина на секретаря и переводчика Августу, когда Бона с лёгкостью могла предвидеть в нём неприятеля. Рассчитывали ли в действительно на то, что его туда поместят? Неизвестно. Марсупин, может, сам не очень в это верил, но всё же уверял, что его оттуда так просто не смогут выгнать.
Было известно, что Сигизмунд Август любил образованных людей, знающих свет, умеющих поддержать разговор о том, что в данную минуту занимало умы. Как раз Марсупин имел все качества такого придворного, который умеет развлечь господина, занять и помочь ему ознакомиться с тем, что занимало мир на западе.
Синьор Джованни знал все дворы, множество правителей, много учёных, читал новости, отлично говорил на нескольких языках, а кроме того, был несравненно изворотлив, ловок и в необходимости красноречив. Ни энергии, ни хитрости было ему не занимать. Наконец его привязанность к семье короля была испытана.
На польском дворе Марсупина совсем не знали, потому что никогда там не показывался, но итальянцы, окружающие Бону, о нём знали.
Когда назавтра парадно одетый синьор Джованни объявил о себе Опалинскому, как посланец с письмами к молодому королю Марсупин, осторожный маршалек принял его очень вежливо, но подпустить к королю как-то не хотел
