Сказки и песни цыган России - Гесслер Алексей Николаевич

— Скажу. Только смотри не открывай без моего слова.

Смотрит цыган на Анечку, а сам по столу знай руками шарит. Нащупает котлету и в карман ее, нащупает вторую и опять в карман, на макароны наткнулся и их в карман. Так всю еду по карманам и распихал.

— Анечка, хорошая моя, посиди еще так немножечко! — кричит, а сам потихоньку, потихоньку и домой.

С той поры он больше к господам ни ногой. Сами посудите, кому голодать–то охота?

107. Как цыган воровать отучился

[107]

Стояли цыгане шатрами. Было в таборе двое братьев с молодухами. Как–то раз приехала к ним в гости семья — родня дальняя, муж да жена. Один из братьев говорит гостю:

— Знаешь что, ты помоги нам. Мы хотим за сеном поехать. Травы пока еще нету, а лошади должны что–то есть. Знаю я, что у соседней деревни, у самого края леса, стога стоят.

— Да что это ты говоришь? Что предлагаешь? Это, значит, мне с вами сено воровать?

— Да ничего, братец ты мой, что ты боишься, поедем.

— Ничего, морэ... — поддержал второй брат.

Решили поехать поближе к ночи, а днем братья и их жены задумали напугать гостя. Поняли они, что тот никогда в таких делах не участвовал.

Незадолго перед этим померла в таборе старуха–цыганка, тетка их родная. Вот все и боялись покойницы. Слухи были, что ходит она по ночам во всем белом.

Вот и сговорились братья, что жены их наденут на себя белые простыни и сядут под мостом, а на обратном пути, когда телега по мосту поедет, выскочат они да напугают парня.

Сказано — сделано. Как только наступил вечер, поехали братья и гость за сеном, а цыганки оделись во все белое и спрятались под мостом. Сидят там и ждут, когда цыгане обратно поедут.

А один из братьев забежал вперед и под стогом затаился. Идет гость, вожжи распустил, к сену подходит — как свое берет. На вожжи сено накладывает. Вдруг из–под стога голос раздается:

— Сено–то не бери... Не бери сено!

Как пустился цыган бежать, а голос опять ему вдогонку:

— Не бери сено!.. Не бери сено, а садись на лошадь да поезжай с богом! — точь–в–точь старухи–покойницы голос.

Бросил цыган вожжи да бегом к шурину.

— Братец ты мой, старуха умершая не велит мне сено брать. Ей–богу, она под стогом прячется.

— Да что ты, морэ, господь с тобой, откуда взяться старухе? Похоронили ее, отпели, как полагается, иди за сеном.

— Не пойду, хоть убей меня, не пойду.

— Ну так хоть вожжи обратно принеси, вожжи–то, гляди, оставил.

Попросил цыган шурина, чтобы тот с ним вместе пошел, да он не идет.

— Иди, — говорит, — сам, не бойся, я подожду тебя здесь.

Делать нечего. Пришлось цыгану за вожжами красться. Ухватился за самый конец да наутек. Прибежал к лошади, запыхавшись.

— Родной мой, давай гони скорее! Сердце бьется, того и гляди, из груди выскочит.

— Ну что ж, садись, поедем.

Едут они, и приводит их дорога к мосту. Глядь — из–под моста фигура белая вылезает, а за ней еще одна.

— Гляди–ка, старуха–то вперед нас забежала. Вот грех–то какой.

— Что ты, морэ, с ума сошел, что ли? Кабы старуха была, то она одна, а тут целых две! Езжай, морэ, дальше...

Только захотел цыган на мост заехать, глядит — поперек моста жердь протянута, дорогу перегораживает.

— Пускай коня, — говорит шурин, — ломай жердь.

— Да что ты, морэ, это старуха нарочно дорогу перегородила, пропускать не хочет.

— Езжай, что боишься? — крикнул шурин и хлестнул лошадь.

Как понесла лошадь, как взвилась! Сломала она жердь грудью и скачет на косогор. Шурин спрыгнул с телеги и под обрыв покатился, к шатрам побежал. Оглянулся цыган и аж сердцем обмер. Привидения за ним бегом бегут.

— А ну, родимая, выручай, бога ради! — вскричал цыган, и лошадь пошла еще шибче.

Въехал цыган в деревню, а там мужик ходит, в колотушку бьет, сторожит, стало быть.

— Миленький, — подбежал к нему цыган, — родненький мой, ай, дело–то какое, — и все ему рассказал. И как сено брали, и как старуху–покойницу встретили, да не одну, а целых две.

— Сена–то много взяли?

— Какое тебе сено? Разве тут до сена было? Засмеялся мужик.

— Ты что дурака валяешь? Ты что смеешься? — заголосил цыган. — Тут плакать надо. Ты уж, будь любезен, миленький, доедь со мною до нашего табора, гостем будешь. Уж я, миленький мой, тебя угощу.

А сам цыган думает про себя: «Только бы не отказался. Отдам ему три целковых, пусть обратно идет, будь он проклят!»

Еле уговорил мужика.

С той поры цыган воровать зарекся. И слово свое держал.

108. «Волшебное» ружье

[108]

Остановился у реки небольшой цыганский табор. Распрягли цыгане коней, шатры поставили, костры разожгли, а женщины пошли на речку белье постирать. Вожаком этого табора был один старик по кличке Корча. Носил он седую бороду до пояса, брови у него были косматые, волосы всклокочены, ну колдун колдуном. И взгляд какой–то острый, пронзительный. Ходил он в шелковой рубашке, подпоясанной красным расшитым кушаком.

И вот пошла жена Корчи стирать его одежду. Постирала, на куст повесила сушиться. А потом отправились цыганки в деревню, а мужчины своими делами стали заниматься, все как обычно. Под вечер все вместе собрались. Начали женщины одежду с кустов снимать. Пошла жена Корчи за одеждой, все сняла, что постирала, глядь, а кушака–то и нет. Кинулись искать кушак, шум поднялся. Мужиков как будто никто не видал возле табора. Обычно ребятишки из деревни на цыган прибегают смотреть, могли бы они ненароком кушак стянуть, так и их тоже не было, никто деревенских ребятишек в глаза не видел.

Стал Корча своих спрашивать:

— Куда кушак делся? А ну–ка, ребята, отдавайте по–доброму.

— Мы не брали, ей–богу, не брали, — закричали цыганята.

И цыганки принялись клясться и божиться, что они кушака не брали.

И мужчины клянутся, что не брали:

— Тэ хав мэ дадэскиро мас! [Да чтоб я съел тело отца! (клятва) (цыг.) ]

— Глядите, ребята, — проговорил еще раз Корча и поглядел цыганам в глаза, — потом можете пожалеть, что сразу не признались. Только зря думает тот, кто украл, что удастся ему от меня скрыться. Все равно я свой кушак найду. А вору не быть живому.

— А как ты его найти собираешься?

— Есть у меня ружье волшебное. Никого оно не тронет, а вора убьет. Так что лучше отдайте кушак подобру–поздорову.

Цыгане пожали плечами, мол, делай Корча, что знаешь, мы здесь ни при чем.

Зашел Корча в шатер и вытащил старинное кремневое ружье: огромное, тяжелое, ствол длинный такой, как у пушки. Соорудил он небольшие козелки для ружья из двух связанных кольев, приладил к ним ружье, зарядил его, насыпал на полку пороха и курок взвел.

— Идите, — говорит, — все мимо ружья этого. Кто кушака не брал, тот может быть спокоен, ружье молчать будет, а если вор пройдет — пристрелит на месте. Да вы не смотрите на меня, я и близко к этому ружью не подойду.

Засмеялись цыгане, как это, мол, ружье может без человека выстрелить? Да в то же время им и боязно: кто его знает, а вдруг пальнет ружье ненароком, от этого колдуна Корчи всего можно ожидать. А Корча все предупреждает:

— Если кушака не брал, иди смело, не бойся ничего.

Известное дело, цыгане ни бога, ни черта не боятся. «А, пускай меня убьют, — думал каждый, — по все же перед ружьем я пройду, уж больно посмотреть хочется, как ружье само палить будет. Интересно!»

И весь табор прошел перед ружьем. Однако не пальнуло оно, как Корча обещал, не пристрелило никого.

Тут цыгане совсем осмелели. Если раньше у них и были какие–то сомнения, мол, кто его знает, выстрелит или нет, то теперь решили они, что все это — пустая болтовня, что просто их вожак проверяет а вдруг вор струсит идти перед ружьем. Засмеялись цыгане: