На ладони судьбы: Я рассказываю о своей жизни - Валентина Мухина-Петринская

— У вас есть что-либо о лагере? Такой материал пропадает. Вы ведь там были — знаете не с чужих слов. Не понимаю, почему же не пишете об этом? Боитесь?

— Я не из трусливых. Но меня совершенно не интересует эта тема, поймите. Как писатель, я продолжатель Александра Грина…

— Вы… романтик? — переспросил он с ужасом.

— Именно. — О господи! Он ушел.

«Курортная газета» поручила мне написать новогодний очерк в номер для 1 января.

Я посидела полтора дня, написала и отнесла. Очерк Твардовскому понравился. Он несколько раз сказал мне об этом.

— Где вы познакомились с этим героем — капитаном? Интересная, глубокая личность.

— В лагере. А был он из Одессы. Где сейчас — не знаю.

За эту неделю в ялтинском Доме творчества мы все как-то сдружились. Когда в нашем кино шел хороший фильм, мы все вместе после ужина отправлялись туда. Иногда в кино я шла одна (зал наполнялся работниками обслуги и их родственниками), а писатели усаживались за преферанс наверху в обширном холле, куда впадали два коридора и лестница, ведущая в нижние этажи.

Моя комната была второй от холла. В первой жил Твардовский. Его жена и дочь занимали две комнаты в другом конце коридора. Они играли в преферанс, а я сидела рядом в кресле и читала. Если чувствовала себя усталой, шла к себе и читала лежа. Твардовский все уговаривал меня научиться игре в преферанс, но я наотрез отказывалась: терпеть не могла карт.

Новый год в Доме творчества по традиции встречали вместе.

Ужин переносился с семи часов вечера на одиннадцать. Стол сервировался за счет Литфонда: фрукты, вино, конфеты и так далее. Но в этот раз компания заявила, чтобы ужин им совсем не готовили, так как все идут в ресторан.

Должно быть, женщины все-таки уточнили, что все, кроме одной, так как ровно в семь меня, как обычно, пригласили ужинать. И в пустом зале, одна, я отлично поужинала: жаркое, форель, свежие, еще теплые, булочки к чаю.

После обеда в этот день и приехала Аделина Ефимовна Адалис, жена Твардовского встретила ее в коридоре как раз возле моей комнаты, пригласила в ресторан со всеми вместе. Адалис согласилась.

В десять часов вечера они все уже были в ресторане.

Ко мне подошла дежурная по этажу, хорошенькая, молоденькая девушка.

— Валентина Михайловна, мне так не везет, выпало дежурить как раз под Новый год… Понимаете… Мой молодой человек сердится. Я вас очень прошу отпустить меня. Они раньше четырех часов не придут, а в три часа я уже вернусь.

— Пожалуйста! Конечно, идите!

— Спасибо вам! Вот ключ от входной двери, запритесь. А у меня есть второй.

И она упорхнула.

Я заперла дверь, положила ключ на стол. Затем медленно прошла все три этажа, всюду зажигая свет. В комнате своей зажгла все семь лампочек. Устроившись поудобнее на постели, раскрыла книгу. Но мне не читалось. О том, чтобы уснуть, не могло быть и речи. Не то чтоб боялась конкретно воров там или бандитов, но было как-то не по себе.

Я оделась в вышла на балкон… Южный город в новогоднюю ночь — всюду иллюминации, световые рекламы, фейерверки. Гавань горела сверкающими кораблями, и всюду звучала музыка. И только я одна сидела на этом каменном балконе в пустом доме посреди темного мрачного парка.

Как там в Саратове? Валя и мама с Лией встречают Новый год… Выйти из дома и пойти туда, в эту праздничную, веселую, оживленную толпу… Но я одна… Мне будет слишком грустно пробираться одной среди ликующих, веселых людей. Нет. Просижу здесь ночь на балконе…

Я стала вспоминать своих товарищей по лагерю, как мы вместе встречали Новый год.

Что бы я ни пережала в лагере, но чувства одиночества я там никогда не испытывала. Мне стало так обидно и горько, что я расплакалась. Плакала я часов до трех, потом легла спать. К утру уснула, когда все они уже возвратились.

Утром я слегка проспала, но они все тоже проспали. К завтраку собрались одновременно.

Мужчины сдвинули столы, расставили бутылки с вином, какую-то закуску, и завтрак праздничный был далеко не плох.

Напротив меня сидел Твардовский и его жена со скульпторшей, с которой она дружила. Рядом со мной Адалис, а по другую сторону от меня молодой казахский поэт, глуповатый и добрый. Он и испортил всем веселое похмелье.

— А где вы встречали Новый год, Валентина Михайловна? — спросил он меня. — Вас же с нами не было. Надеюсь, весело?

Было шумно, а он спросил негромко, но вдруг наступила абсолютная тишина. Все смотрели на меня. Видимо, каждый думал, что это он один замолчал, так как хотел услышать, что я отвечу.

— Самая тяжелая, самая грустная новогодняя встреча за всю мою жизнь.

— Как?.. Почему?

И я ему рассказала, как я плакала от невыносимого чувства одиночества на балконе.

— Вы понимаете, в лагере мы, смеясь, чокались кружками с морковным чаем вместо вина. Тяжелая работа, недоедание, холод, но… чувство товарищества, чувство локтя. Рядом добрые, хорошие люди, ты — не одна. Понимаете?

— Понимаю. Я как-то сразу понял, когда увидел вас утром. Глаза такие грустные и на кой черт я пошел в этот ресторан? Мне ведь тоже там совсем не было весело.

— Кошмар! А я и не знала. Мария Илларионовна сказала мне, что все идут встречать Новый год в ресторан! — вскричала Адалис. — Но вас хоть приглашали? Может, вы отказались?

— Меня не приглашали. Ладно, хватит об этом, — ответила я.

Твардовский медленно поднялся, уничтожающе взглянул на жену и скульпторшу, швырнул вилку с куском мяса и, не дозавтракав, ушел.

— Но ей же не в чем было идти, у нее платья нет подходящего, — сказала Мария Илларионовна, обращаясь к Адалис.

— Почему мне не сказали? Я бы дала ей свое платье или шаль. У меня как раз с собой очень красивая индийская шаль.

Вечером, когда все они собрались в нашем холле для преферанса, Твардовский сказал:

— Извините, сегодня я занят.

Он прошел к моей комнате и постучал в дверь.

Сидел у меня до двенадцати ночи — развлекал, много рассказывал о себе.

Александр Трифонович рассказал мне, как он создавал в Смоленске свою «Страну Муравию». Отнес ее в издательство. Редактор Котов затребовал у него второй экземпляр, а затем отнес один из них в обком, а второй в НКВД. Началась дикая травля молодого Твардовского. Ему не давали никакой работы, не печатали, а жена его в это время кормила двухмесячную дочь, и был у них еще сынишка четырех лет. Порой Твардовский не мог достать полтинник на хлеб, чтоб покормить жену.

— А как звали этого редактора, случайно не Михаил Поликарпович? — спросила я вдруг его. Твардовский удивился.

— Именно так, но откуда вы знаете?

Я рассказала, что ответственного секретаря Саратовского отделения Союза писателей зовут именно так, он из Смоленска, и именно он поддерживает мою травлю.