Прокламация и подсолнух (СИ) - Сович Мила

Часть IV

- 1 -

Если бы Симеону дозволили выбрать смерть, он бы выбрал не эту. Мелькающие копыта, грохочущие колеса... Ударило так, что дух вышибло от боли, телегу подбросило и опрокинуло, и конь завизжал от ужаса, упираясь в хомуте, но все-таки повалился набок, молотя копытами воздух. Черт знает, почему это вышло так страшно – куда страшнее всей драки, что случилась потом.

Симеон потер ноющие ребра и тупо поглядел на воткнутую в землю саблю. До самой гарды на клинке темнели бурые полосы. Надо бы отчистить, но вставать не хотелось.

Йоргу прошелся между телами, теребя усы и едва заметно прихрамывая – кажется, ему почти не досталось. Дешево же они отделались! И быстро управились – последний бандит уже захлебнулся предсмертным стоном, а со склона над дорогой все еще скатывались последние камушки обвала, медленно, будто нехотя. Но под скалой на склоне темнел немаленький комок, и Симеон старательно избегал смотреть в его сторону.

– Что с тобой, капитан? – пропыхтел кто-то рядом сдавленным голосом, в котором Симеон с запозданием признал голос Гицэ. – Ранен?

– Нет. Телегой помяло.

– Повезло! – вырвалось у Гицэ со стоном, и Симеон все-таки обернулся к нему – от неожиданности. С виду цел, но правая рука висит плетью, лицо белое, и закушенные губы посинели.

– Ладно, с тобой-то что?

Гицэ криво улыбнулся в ответ.

– По башке прикладом метили, так их и так. Увернулся.

Выбито плечо – догадался Симеон. Если ключица не сломана, рана пустячная, но болезненная до того, что аж глаза на лоб лезут. А иначе как бы гроб ладить не пришлось…

– Кто еще? – он хотел сказать «пострадал», но подавился, понимая, чье имя он услышит первым. – Кто еще ранен?

– Серьезно – двое, – откликнулся Йоргу с дороги и поманил к себе ближайших пандуров, кто мог стоять. – Пойдем, телегу подымем.

Симеон рассеянно смотрел, как встает на ноги дрожащий меринок Григора, насмерть перепуганный и взрывом, и своим падением в оглоблях. Телега со скрипом опустилась на колеса, и Йоргу с отвращением потыкал носком сапога мешок, оставшийся в дорожной грязи.

– Это сколько ж народу они обчистили? Святой Спиридион! Сволочи!

Гицэ сопел у локтя Симеона, морщился, кривился и отчаянно старался не вопить от боли. Симеон осторожно толкнул его в здоровое плечо, откидывая спиной на камень. Расстегнул перевязь, сложил кожаный ремень втрое и сунул Гицэ под нос.

– Закуси. Посмотреть надо.

Гицэ воззрился испуганно.

– Может, не меня первым, капитан? – как-то непривычно жалобно пролепетал он, но Симеон шикнул, и рот покорно закрылся вместе с ремнем.

– Я встать-то не могу, – честно объяснил Симеон, краем глаза примечая, что мордаха Гицэ покрыта мелкими бисеринками пота. – Пусть тяжелых на телегу уложат, на мешки, чтоб помягче. Там и перевяжут.

Ребра кольнуло, рука дрогнула, и Гицэ тихонько ойкнул, стискивая зубами ремень, но даже не дернулся. Симеон вздохнул с облегчением – распухло, конечно, но ни крови, ни раздробленных костей, так что оклемается Гицэ как миленький, даже калекой не будет. У телеги бубнили голоса – пандуры непривычно мягко уговаривали товарищей потерпеть. Симеон навострил уши. Все живы! Почти все...

– Чудом отделались, – вздохнул рядом Йоргу.

Симеона вдруг захлестнула бессильная злоба.

– Не чудом вовсе!

– Да, не чудом, – помолчав, согласился Йоргу и сбросил с плеч забрызганный кровью плащ. Протянул руку: – Пойдем, что ли, капитан?

Симеон подсунул Гицэ под голову шапку, потрепал по здоровому плечу – пусть отдохнет пока. Сам встал с трудом – измятое тело страшно ныло при каждом движении. Опираясь на руку Йоргу, заковылял по дороге к развороченному взрывом склону.

У телеги притихли даже раненые – краем глаза Симеон заметил, что все головы повернуты в их сторону.

Вскарабкались наверх – Симеон едва не упал по дороге, когда из-под сапога вывернулся камешек. Устоял, шипя сквозь зубы, и наконец посмотрел на место взрыва.

Подсолнух, Штефанел, нравный и взбалмошный боярский мальчишка, который их всех сегодня спас, лежал теперь, скорчившись, под самой скалой. Золотая голова вылиняла в серый от набившейся земли и каменной крошки, на затылке пряди слиплись кровавыми сосульками, изодранная одежда в грязи...

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Йоргу шумно вздохнул над ухом. Симеону отчаянно захотелось его прибить – нашел, селедка, безопасное место, называется! Клялся, что не взорвется! В кои веки добра пообещал – и дернуло же согласиться! Ведь убили ребенка, как есть, убили! Ну и что, что у него уже усы на морде – все одно, среди других дите несмышленое! Как же так, Господи Иисусе, за что такое наказание?

Симеон опустился на камень, с трудом глотая воздух, и отвел глаза. Стар стал, сердечко пошаливает. А Подсолнуху их уже старым не бывать. Не обнимать девку, не носиться на коне по бескрайнему полю, не устраивать своих дурацких шуточек. И второго боя для него не будет. Ладно, так всегда бывает, но ведь мир же сейчас, не война! И как сердце чуяло...

– Святой Спиридион!

Йоргу прыгнул тигром. Рухнул возле безжизненного тела на колени, бережно подсунул руку, перевернул. Похлопал осторожно по щеке, залитой кровью из рассеченной брови.

– Подсолнух! Штефанел! Эй! Слышишь меня?!

Симеон взвился с камня и враз оказался у скалы.

– Штефан! Живой?! Мать пресвятая Богородица! Штефанел!

Мокрые ресницы дрогнули, поднялись над карими глазами, черными от расширенных зрачков.

– Капитан...

– Что? Что, Штефанел? Что с тобой?

– Отойди, – прохрипел он тихо, но явственно. Симеон совсем растерялся.

– Чего?

– Щас... сблюю...

- 2 -

На третий день после боя, к вечеру, Штефан наконец немного пришел в себя. В гудящей голове остались лишь обрывки смутных воспоминаний о сером небе, с которого сыплется приятно-прохладный снежок, о мучительно качающейся телеге, тяжелом запахе крови да о воркотне товарищей, на все лады восхвалявших его отвагу и сообразительность. Последнее было бы очень приятно, если бы его поменьше мутило и не резал глаза тусклый предзимний солнечный свет. Потом Симеон набросил ему на лицо мокрую тряпку, и стало полегче. Он даже смог посмеяться, когда в Турну Северине под вечер пандуры чуть не силком выволокли из дома возмущенного доктора и потащили с собой через весь город в какую-то деревню. Доктор был кругленький немец с пухлыми ручками, совсем не похожий на почтенного герра Ланца, который лечил маму, но чем-то неуловимо его напоминал. То ли немецкой речью, то ли грубоватой лаской, спрятанной за каждым резким окриком.

Штефана уложили в какой-то хате, отдельно от других раненых, в холодной горнице – там ему было не так погано, как в протопленных жилых комнатах. Хозяйка, сухая и строгая старуха в черном платке, с неожиданной нежностью подоткнула толстое лоскутное одеяло и погладила его по лбу жесткой ладонью.

– Спи, сынок. Отдыхай. Эх, защитники вы наши...

– Völlige Ruhe[85], – ворчал доктор, выкладывая на низкий столик шуршащие бумажные пакетики и от раздражения мешая немецкую речь с румынской. – Порошки оставил. Fünfer Tage[86]. Рана промыть не забыть.

– Vielen Dank, Herr Doktor[87], – выдавил из себя с трудом Штефан и еще успел услышать, как кругленький немец ворчливо замечает Симеону, что этот молодой человек явно не их породы, и ему, доктору, следовало бы сообщить местным властям.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

От неожиданности Штефан взвился на постели, обещая большие неприятности всем местным администраторам, так их и трижды перетак, чтоб не трогали честных пандуров. Доктор ловко перехватил его и только фыркнул в ответ, укладывая:

– Пфуй! Panduren! Схватил, потащил! Räuberbande, nicht die Wachen![88]