Сибирский рассказ. Выпуск V - Пётр Денисович Аввакумов

сюда и облепили деревья, чтобы спеть песню близнецам. И пели они о том, что лето наступило и что скоро эличата наперегонки побегут на своих тоненьких ножках по зеленой мягкой траве…

Рассвет унес всего только седьмую луну, а близнецы уже научились сшибать копытцами головки цветов — чего, мол, глазеют. И трава, еще недавно такая неподатливая и крепкая, больше не пугала эличат — они топтали ее почем зря. Они смело перепрыгивали через валежник, и бурые стволы деревьев, наполовину ушедших в землю, только покрякивали от такой неслыханной дерзости.

Вдоволь насосавшись теплого молока, малыши затевали возню. Они бегали, кувыркались и такого трепака откалывали, что даже матери становилось страшно. Она строго постукивала копытом о землю, давая понять детям, что они чересчур увлеклись, Куда там, станут они ее слушаться! Разве что когда есть захотят. Тогда на всю чащу раздается их писк. И мать, заслышав зов своих детенышей, бросается к ним. Она не бежит, не мчится, а пламенем летит, перемахивая через бурелом, через кусты, через овраги.

Сегодня очень жарко. Закинув головы, эличата заснули под кустом. Так же, как и в первый день, сон их был сладок и беспечен. И вдруг гром, оглушительный гром разбудил их.

Они выскочили из-под куста. Смотрят — никакого дождя. Ни облачка на небе. Солнышко уже собралось спрятаться за дальней горой. Как обычно, после долгого сна они стали звать маму, потому что уже пришла пора ужинать. Они знали, что перед появлением матери потревоженные птицы поднимут переполох и вон те кусты закачаются… Но ничего этого не случилось. Кругом стояла мертвая тишина.

Солнышко уже давно скрылось, а мать все не появлялась. Вскоре среди густой темной чащи луна отыскала близнецов, а может быть, они и сами ее нашли, но как бы там ни было, глаза их заблестели ярче прежнего. Они сверкали в темноте огоньками. И луна, как в первый день утренняя зорька, залюбовалась эличатами. Но тут же ее внимание отвлек удачливый охотник. Луна провожала взглядом счастливца, взвалившего на себя тяжелую ношу, пока его не поглотила тень зубчатой горы.

Напрасно эличата бродили всю ночь вокруг той самой горы. До них никому не было дела. Усталые, они еле брели, словно тащили на себе тяжелые тени могучих деревьев. А когда на пути попадались полянки, эличата шли уже вчетвером — они вели за собой две тени, которые были такими же хилыми, с отвисшими ушами и длинными ногами. Когда же они стояли рядышком на бугре, далеко внизу, тоже рядышком, стояли их уставшие тени.

До самого утра эличата искали мать. И не нашли…

В тот день малыши не спали, как прежде, под кустом, а лежали под палящими лучами солнца. Мухи, комары, мошки стеклянно звенели, кружа над их головами в нескончаемом танце.

Иногда все звуки куда-то исчезали, будто таяли в чаще. Это ветерок пробегал над землей, и тогда эличатам казалось, что они вовсе не лежат на траве, а покачиваются на упругих зеленых волнах. Глаза заволакивало туманом, в ушах стоял звон, и волны баюкали их в такт комариной музыке. Слушая ее, близнецы наконец заснули.

Пробудились они под вечер. Встали и снова двинулись в путь. Брат — впереди, сестренка — следом. Ничего она, бедняжка, не слышала, ничего не видела. Перед ней мелькали лишь копыта брата, а больше она ни на что и смотреть не хотела.

И вдруг — о чудо! — ветер принес откуда-то запах матери. Закрыв глаза, прижав уши, близнецы метнулись на запах. Прибежали. Трава вытоптана, и на ней какие-то темные пятна. Понюхали. Да, запах матери…

Эличата заголосили во всю мочь. Но мать не откликнулась. Вконец измученные, они стали колотить передними ножками о землю, но скоро утомились и прильнули друг к другу. Малышка пососала у брата губу и язык. Потом он пососал губу и язык сестры. Но все было тщетно — ни голод, ни жажду они не утолили. Тогда близнецы принялись лизать траву. И опять никакого толку. Откусить хотя бы травинку их беззубые рты еще не умели.

Первой не выдержала сестренка — она пронзительно запищала. Но не мать откликнулась на ее безутешный крик. Огромная сова черной лохматой тучей навалилась на малышку. Испуганный эличонок стоял рядышком под кустом и слышал, как неистово забилась, а потом захрипела сестренка.

Когда все стихло, он выбежал из-под куста. И сразу у него перед глазами поднялась лохматая черная туча, которая тут же бесшумно опустилась на дерево. Эличонок подошел к сестре. Она не только не встала ему навстречу, она даже не пошевелилась. И он замер, низко склонив над ней голову. Может быть, он облизал ей губу или язык? Кто знает?.. Если бы эличонок был человеком, мы бы сказали, что он прощался со своей сестрой.

А что сказал бы тот удачливый охотник, убивший мать эличат, случись ему быть рядом?

Перевод с алтайского А. Дмитриевой.

Владимир Митыпов

В МАГАЗИН ЗАВЕЗЛИ СЧАСТЬЕ

Сначала всем показалось, что это одеколон или духи, потому что упаковочка товара была та еще: элегантная коробка черного лакированного картона, сверху и по бокам пущен узор, яркий, непонятный, абстрактный какой-то, но весьма для глаз приятный. А по краям — золотая окантовка. Да и в накладной значилось — «Счастье». Самое название для духов.

— Ой, девочки, убиться веником — французские или японские! — ахнула Томик, из всех продавщиц самая авторитетная и дошлая по части парфюмо-косметики. Всякие там «Черные магии», «Фиджи», «Шанели» были для нее, что для профессора таблица умножения.

Только что приняли товар, и вот вам пожалуйста: среди груды уныло-серых коробок со всякой всячиной — обувью, бижутерией, чулками-носками — вдруг воссияло такое чудо. Ну, понятно, набросились на него тигрицами. Даже завмаг Анна Фоминишна, пожилая усталая женщина, дотягивающая последний год до пенсии, и та не выдержала, тоже засуетилась, помолодела, заблестела глазами. Коробку стали передавать из рук в руки, изучать со всех сторон, обнюхивать, поглаживать, предвкушая сладостный миг извлечения содержимого. Наконец вскрыли, и тут обнаружился товарный ярлык с надписью, ну, абсолютно по-русски: