Горение (полностью) - Юлиан Семенов

Познакомился с ним Дзержинский случайно. Когда снова открылось кровохарканье, Люксембург разволновалась, стала попрекать его "расхитительством", потому что, говорила она, "твое здоровье принадлежит партии, нашему делу, и ты не вправе играть в Чайльд Гарольда. Я понимаю, что ты должен возвращаться в Краков, я понимаю, что на тебе газета, организационная работа, связь с Варшавой, я все понимаю, но хуже будет, если ты совсем вывалишься из рядов и должен будешь год сидеть в Швейцарии. С точки зрения экономических интересов партии нам выгоднее отправить тебя в какую-нибудь деревушку на Балтике, чем потом собирать по крохам средства для оплаты швейцарской санатории, - ты же знаешь, какие там бешеные цены".

Словом, его отправили в Циновитц, маленький, тихий поселок на острове Узедом, неподалеку от Грейсвальда. Одно утешение - можно ездить в Грейсвальдский университет и читать газеты - даже русские: кафедра славяноведения здесь считалась одной из лучших в Германии.

Распорядок дня у Дзержинского в Циновитце был, как он шутил, отменно-тюремный: ни минуты безделья. Утром, после завтрака в пансионате фрау Нагель "Зее унд Вальд" - прогулка по пустынному еще пляжу, по сыпучему белому песку, мимо сосен, похожих чем-то на те, якутские, что стелились распущенными кронами вдоль Лены; потом - работа с газетами (Дзержинский взял за правило вести архив по интересам: экономика, политика, армия, образование, революционное движение, профсоюзы, национальный вопрос, тайная полиция, искусство, медицина), потом, перед обедом - еще одна прогулка, по тому же маршруту. В полдень, однако, пляж не был пустынным: в аккуратных, именных "штрандкорбах" - плетеных ящиках, в которых курортники отменно "улавливали" солнце и не страшились порывов изменчивого здесь ветра, - дремали папаши и мамаши, а детишки с боннами и гувернерами играли возле воды: все как один строили из песка замки. Хоть бы один малыш просто лежал или плескался в воде! Нет, либо купание, либо исступленное, вдохновенное строительство песчаных замков, с высокими башнями и замысловатыми тайными ходами.

"Они приучены к организации во всем, даже в досуге, - подумал тогда Дзержинский, - кочевники Европы, куда ни крути, сколько их рассеяно по свету! Со времен крестовых походов поднялись, потянулись к теплу, к новым землям... Отсюда такая страсть к возведению замков - надо уметь удерживать; отсюда такая слаженность в движениях - кочевье предполагает гармонию сообщества; у якутов так же, особенно когда идут надолго в тайгу, на белковье".

Он тогда долго наблюдал за игрой-работой голубоглазых веселых детишек и оторвался, лишь когда кто-то засмеялся у него за спиной.

Дзержинский обернулся: рыжеволосый парень с фотографическим аппаратом, рассматривая его заинтересованно, прикуривал на ветру.

- Я сделал с вас двадцать портретов "Христос на берегу" - выгодно продам в мою газету для рекламы здешнего курорта.

- Вот уж не надо, - попросил Дзержинский, - я, знаете ли, рекламу не люблю.

- По нашим законам я вправе распоряжаться своею собственностью, - Зайдель похлопал огромной ладонью по фотоаппарату, - так, как мне это представляется целесообразным.

- Отчуждение, - улыбнулся Дзержинский, вспомнив отчего-то, как мучался в Вильне еще, начав посещать кружки, - не мог понять Марксово словечко "отчуждение". Ему казалось тогда, что это слово определяет лишь отношения между людьми, никак он не мог взять в толк, каким образом земля "отчуждается" от человека.

- Что? - не понял его фотограф. - О чем вы?

- Об отчуждении собственности. Все, казалось, понимал в этом вопросе, а вот то, что с развитием техники можно отчуждать человека от него же самого и превращать это отчуждаемое в собственность, - такого представить не мог.

- Вы юрист?

- Нет.

- Художник?

- Художник? - Дзержинский удивился. - У художников должны быть длинные волосы и в глазах рассеянная собранность.

- "Рассеянная собранность"? Как бывший художник свидетельствую - вы попали в точку.

- Бросили живопись?

- В век фотографии она не нужна.

- Глупо. Фотография фиксирует факт, живопись познает природу явления.

- Вы мыслите геттингенскими формулировками - слишком консервативно.

Дзержинский покачал головой:

- Меня обвиняли во многих грехах, но чтоб в консерватизме - ни разу.

Потом они проводили все дни вместе: Зайдель оказался парнем на редкость славным.

Однажды Дзержинский проснулся, когда еще только-только рассветало, вышел на пляж, зябко ежась на легком бризе.

Он взял за привычку гулять вместо зарядки - однообразие гимнастических упражнений было не для него, он чтил дисциплину внутреннюю превыше внешней, организованной в раз и навсегда заученную форму.

В то утро Дзержинский шел по сыпучему, белому песку быстро, смотрел на красноголовых, писклявых чаек, на серый, металлический лист тяжелого моря, редко - под ноги; когда же глянул, обходя зеленые, словно волосы утопленницы, водоросли, выброшенные на берег ночным прибоем, заметил диковинного крокодила с ракушками-глазами; нимфу с игриво загнутым хвостом, Нептуна, сжимавшего в руке трезубец.

"Прелесть какая, - подивился Дзержинский, - настоящее искусство. Обидно волна слижет".

Он увидал вдали одинокую фигуру: человек стоял на корточках и строил, как решил Дзержинский, замок из песка.

А когда подошел ближе, понял, что это - Фриц, и лепил он не замок, а огромную, диковинных форм черепаху.

- Вот, - сказал Фриц, заметив Дзержинского, - потянуло к изобразительности после наших разговоров. Так спокойно мне было, Юзеф, так хорошо и тихо, а вы взбаламутили...

...Только Фрицу мог Дзержинский доверить дело с Гартингом - другой и за деньги б не решился, а этот умел работать бесплатно.

...Дзержинский разыскал Зайделя в полночь: кончилась съемка в Опера приезжала с гастролями Айседора Дункан; Берлин, казалось, сошел с ума, редакторы платили бешеные деньги за хорошую фотографию юной парижской балерины, Фриц, взмокший, вымотанный, с синяками на локтях, оттого что падал два раза сшибленный озверелыми конкурентами, сидел в "Ратхаузе" и пил пиво кружку за кружкой.

- Тебе бы в Шерлок Холмсы, Юзеф, - сказал Фриц, когда Дзержинский присел к нему за столик. Официанты ходили вокруг Зайделя волками - работа уже кончилась, но посетителя ведь не погонишь, посетитель - истинный хозяин ресторана, однако всем своим видом они показывали, что пора бы уж и честь знать.

- Пошли, - сказал Дзержинский, - серьезное дело, Фриц.

- Мы же закончили серьезное дело.

- Мы только начали его. Я был безмозглым идиотом, когда говорил тебе, что мы все закончили. Мы только начинаем, Фриц, мы еще только начинаем.

Через десять дней Дзержинский встретился у Розы Люксембург с представителями латышской социал-демократии.

- Товарищи, - спросил он, - что у вас находится на Байоретерштрассе, восемь?

Латыши переглянулись - от Юзефа в революционной среде тайн не было, его знали, ему верили, но про Байоретерштрассе было известно трем членам ЦК - там находился перевалочный пункт по транспортировке нелегальной литературы в Ригу.

- Товарищи, - поняв, отчего латыши не отвечают, продолжал Дзержинский, явку надо менять. Вы провалены. Вот вам фотографии, которые подтверждают мои слова. Двое в шляпах - русские филеры. Проверьте всех тех, кто везет литературу в Ригу, возможна провокация.

Назавтра встретился с армянскими социал-демократами. Выслушав Дзержинского, маленький, порывистый Мартиросян обернулся к Мнацаканову и Алабяну:

- Сегодня же принять меры. Спасибо, Юзеф.

Вечером того же дня Дзержинский предупредил об опасности товарищей из Бунда.

Через неделю он увидался у Люксембург с худым, холеным, несколько надменным человеком.

- Никитич, - представился товарищ по-русски.

Чуть помедлив, Дзержинский - тоже по-русски - ответил:

- Очень приятно. Юзеф.

И оба улыбнулись - знали друг друга не первый уже месяц: Леонид Борисович Красин познакомился с Дзержинским на квартире у Меира Валлаха - Максима Максимовича Литвинова, который отвечал за переправку большевистской литературы в Россию, и вместе с Мартыном Лядовым - параллельно с Дзержинским - вел работу против Гартинга.

(Ленин, выслушав рассказ Красина о том, как Дзержинский спас транспорт нелегальной литературы, еще раз переспросил:

- Значит, говорите, Дзержинский? Надо запомнить. Я считал его прекрасным организатором и газетчиком, но то, что он такое придумал... Молодец! Дантон, революционный Дантон! Такого бы в Комитет общественного спасения, а?! Молодец... Если мы, наконец, объединимся с поляками, я буду просить выписать ему партийную книжку под номером два.

- А номер один? - спросил Красин.

- Номер один мы бы подержали для Плеханова; жаль, если совсем отойдет.

- А вам какой номер будем выписывать? - спросил Красин.

- Я за нумерацией не гонюсь, - ответил Ленин. - История разберется, кому какой номер проставить, - важно только, чтоб не на лбу - клеймом.) 11