Загадки советской литературы от Сталина до Брежнева - Юрий Оклянский

Не стану перечислять всего… Подспудные мотивы поступков для широкой публики тогда были скрыты и неизвестны. Для меня, как, думаю, и для многих других, полнота перерождения стала неожиданностью. Помню, по старой еще логике отношений, в конце эпохи застоя, как-то на пляже Рижского взморья, в писательском Дома творчества в Дубултах, где мы одновременно отдыхали, улучив подходящую минуту, я осторожно попытался «прозондировать» Сергея Павловича. Цель была ясна: для чего и с какой целью все это ему нужно? Хотелось найти внутренние ответы.

Но вопрос был задан издалека и примерно в такой форме: правда ли он считает, что Георгий Мокеевич Марков, реальный хозяин Союза писателей СССР, много писавший о революции в Сибири, — первоклассный прозаик?

— Нет, конечно… — чуть запанибратски, как он это умел, улыбнулся Залыгин. — Но у него есть сибирский колорит… Этого не отнимешь.

— Егор Кузьмич Лигачев был первым секретарем Томского обкома партии, — несколько погодя, продолжал я, — и вы его в этой роли много раз наблюдали, как, конечно, и Черненко на сходном посту в Красноярске. Много с ними обоими общались… Но такой ли Лигачев крупный государственный деятель, как сейчас изображают?

— Он непьющий. Рюмки в рот не берет, — засмеялся Залыгин. — А для России это, может, и есть главное. Что вас учить? Сталин создал эту систему. В королях важен колорит, а политику делает свита…

О части «художеств» Залыгина после разгрома журнала «Новый мир» уже говорилось. Но вот эпоха снова переломилась круто. Началась горбачевская перестройка. И что же «мастер поворотов»?

Приняв (с 1986 года) из рук того же Г.М. Маркова бразды правления в журнале «Новый мир» и громко продекларировав себя продолжателем традиций А. Твардовского, Залыгин, однако же, тем не менее почти никого из прежней команды ведущих сотрудников, определявших лицо журнала, в редакцию не пригласил и не взял. А И. Виноградов (отдел прозы) и А. Стреляный (публицистика), попавшие туда на первых порах, через несколько месяцев вынуждены были подать заявления об уходе из-за несогласия с линией главного редактора. Почему же он не воспользовался вроде бы очевидными кадровыми ресурсами? Ведь в окружении Твардовского были прекрасные перья, яркие таланты, иные из которых, безусловно, с удовольствием бы вернулись. Зато, наряду с некоторыми новыми талантливыми профессионалами, набрал немало так называемых «услужливых людей» и подхалимов. Все это было несправедливо и обидно.

Криводушие стало все чаще искажать и калечить собственные сочинения писателя. Вместо вызванных жизнью произведений из-под его пера все чаще стали выходить поделки на маргарине отхожей беллетристики вроде сентиментально-любовного романа «Южно-Американский вариант», или книги пространных доморощенных банальностей о Чехове с фальшивым названием «Мой поэт»…

Духовные спекуляции при смене эпох и общественно-политического репертуара иногда подобны эпидемиям. Перед губительной их силой часто не выстаивал Федин. Залыгин, конечно, фигура более мелкая. Но опасности нравственного растления во всех случаях усиливаются, когда бездарям подают образцы люди незаурядные.

В. Кардин, один из ведущих публицистов «Нового мира» эпохи Твардовского (напомню хотя бы статью «Легенды и факты»), по-своему продолжил тему, начатую газетой «Демократическая Россия». К 70-летию создания журнала, которое отмечалось в 1995 году, он подготовил своеобразное исследование по новейшей истории литературной журналистики под названием «Новый мир“ и новые времена». Как фигуры и личности главных редакторов в ряду десятилетий отражаются на линии журнала? Эта тема особенно занимает автора. Что касается Залыгина, то охвачен большой период, почти в десять лет, поскольку Сергей Павлович занял этот пост, как уже сказано, чуть ли не с началом перестройки, с 1986 года.

«Возглавив ежемесячник, — пишет В. Кардин, — С. Залыгин попал в более сложное положение, чем другие редакторы, тоже вынужденные самоопределяться… Вопреки всему тень Твардовского продолжала витать над “Новым миром”, общественно-литературный капитал, накопленный при нем, все же не был окончательно растрачен. Извечный вопрос о соотношении “Сеньки” и “шапки” приобрел повышенную щекотливость. Новый редактор поучаствовал в затеях, инспирированных властью, скрепил подписью письмо — донос о Пастернаке, о Сахарове и Солженицыне, громил “Метрополь” и успел пропеть осанну самому убогому из советских вождей — Черненко. Зато в отличие от других авторов “Нового мира” не пожелал подписать письмо в защиту А. Твардовского.

Однако <…> не уличения или суда ради упоминаю я об этих прискорбно-постыдных фактах, известных и за пределами литературных кругов[10]. Но в попытках приблизиться, что произошло, происходит с “Новым миром”. Да и не только с ним — со всеми нами. Человек, прежде подписывавший такие письма, теперь подписывает журнал, слывущий едва ли не совестью общества, и это представляется вполне нормальным. Такие представления, по-моему, куда более существенны, чем темные пятна в чьей-то биографии».

В. Кардин пишет о подспудных и явных спекуляциях главного редактора на страницах собственного журнала. В качестве свежих примеров приводятся крупные статьи С. Залыгина. «Вымогать покаяния нелепо, — замечает автор. — Но надо придерживаться странного мнения о читателях, публикуя свои статьи о Солженицыне и Твардовском, лишенные намека на былые провинности перед героями этих статей»[11].

В мою задачу, конечно, не входит, да я и не взялся бы, подводить баланс многосложной деятельности менявшегося коллектива журнала «Новый мир» за те двенадцать лет, когда на его обложке в качестве главного редактора значилась фамилия С.П. Залыгина. Времена были неповторимые — разом открылись духовные и творческие закрома и поры огромной страны, до того искусственно спертые и замкнутые тоталитарными запретами и затворами. Россия превратилась в огромную избу-читальню. До начала 90-х годов разовые тиражи «толстых» журналов иногда переваливали за 200 и более тысяч экземпляров. Как теперь это вообразить? «Новый мир» в эти годы при С.П. Залыгине напечатал все, что только можно, из сочинений А. Солженицына. Публиковал яркие произведения других авторов, открывал новые имена…

Конечно, во все это было вложено немало личного труда и усилий главного редактора, умевшего быть, когда надо, терпеливым и дружелюбным. И об этих его чертах тоже сохранили благодарную память тогдашние сотрудники журнала. Назову, например, мемуарные очерки Сергея Костырко «“…Не надо бояться себя”. О Сергее Залыгине» («Новый мир», 2003, № 12) или главку из мемуарной книги Руслана Киреева «Пятьдесят лет в раю», где несколько страниц уделено последним двум «закатным» годам (1996–1998) работы Залыгина в журнале («Знамя» 2007, № 6)…

Любопытно, однако, что и в этих положительных по устремленности очерках, нет-нет да и глянут иногда во всей красе сквозь благодарную память черты бюрократического бонзы, предпочитающего всяким отвлеченным интересам искусства собственные амбиции и выгоды. Сергей Костырко рассказывает, как от избыточного властолюбия не смогли сработаться с ним в тогдашних условиях давние «новомировцы» Виноградов и Стреляный. А Киреев передает эпизод, который в добавочных комментариях, пожалуй, даже и не нуждается. Достаточно цитат и констатации.

Как вы думаете, чем «занимался Горбачев в тот самый день и даже час, когда в Беловежской Пуще Ельцин, Кравчук и Шушкевич договарились тайком о демонтаже Советского Союза»? И тем самым выбивали президентское кресло из-под самого Горбачева? Гадать долго не нужно. Он в этот момент принимал С.П. Залыгина. И с какой целью? — спросим. Оказывается, наивный и глупый, как дитя, «президент Горбачев уговаривал в это время писателя Залыгина срочно лететь в Вермонт к Солженицыну, дабы вручить тому ко дню рождения обнаруженный в недрах КГБ солженицынский, еще военных времен, дневник». Значит, разведка КГБ, хотя бы в каких-то пределах и лицах, да и любые другие виды разведки, в распоряжении президента СССР еще находились, а вот сведений о том, зачем собрались его главные противники в Беловежской Пуще, не было ни ползвука. Хотя об этом хорошо знал даже Назарбаев в Алма-Ате. Но если и вовсе никаких сведений у Горбачева не было, то он и не старался их добыть и до них добраться. Потому что превыше всего на свете в тот момент для него было принять Залыгина. Чтобы он летел в Вермонт с какими-то древними дневниками военных времен, к тому самому Солженицыну, которого этот писатель некогда клеймил отборными словами на страницах центрального партийного органа… Правда, сам Солженицын к той поре успел уже простить услужливого редактора журнала «Новый мир»… А теперь президент СССР уговаривал и уговаривал…