Блюз Сонни. Повести и рассказы зарубежных писателей о музыке и музыкантах - Пристли Джон Бойнтон

Завидев издали дом Оресте, я испускал гортанный крик, и через секунду в ответ мне, словно эхо, доносилось:

— А-о-о-о!

У Оресте на крыше был установлен жестяной флюгер — скачущая лошадка. Оресте говорил, что она не слушается ветра, за это мы ее однажды часа три расстреливали из рогатки. Чего мы только не вытворяли у Оресте! Как-то устроили состязание: кто проглотит больше яиц. Другой раз сами делали порох, руки у меня после этого две недели пахли селитрой. Она просыпалась пригоршнями. Оресте заталкивал ее носком ботинка в щели между половицами, и мы смеялись, как шальные. Чаще всего мы пели под аккордеон и гитару. Оресте промышлял контрабандой, я помогал ему. Мелкие торговцы и официанты по ту сторону границы знали нас так же хорошо, как наши односельчане. Оресте делал вид, что покупает дрова и возит их на своем грузовике, а на самом деле в укромных местах и тайниках с двойным дном прятал часы, шоколад, бритвенные лезвия. Ему годился любой товар. У него, да и у меня, паспорт был заляпан печатями и всегда лежал наготове в кармане, словно кошелек. Но по-настоящему страстно мы увлекались пением.

Однажды я застал у Оресте незнакомого парнишку. Звали его Валериано. Очень высокий, по-детски круглолицый, длиннющие ресницы, пухлые щеки. Одна нога слегка искривлена — он на нее прихрамывал. Если присмотреться, казалось, все у него немного перекошено — и шея, и руки в плечах, как будто при рождении его неудачно повернули.

— Валериано будет жить у меня, — сообщил Оресте и бросил мне пачку сигарет. Я не стал выяснять почему. У Оресте не принято было задавать такие вопросы. Он жил один в старом доме, доставшемся ему по наследству от тетки по отцу. Родителей он бросил давно и почти не поддерживал с ними отношений. Мы спустились в погреб, там меня ждала неожиданность: то ли Оресте, то ли Валериано, то ли кто-то еще собрал самый настоящий самогонный аппарат: колбы, перегонные кубы, змеевики, конфорки, а рядом стояли чаны со слегка подгнившими сливами и грушами.

— Что ты собираешься делать, черт возьми?

— Граппу, разве не видишь?

— А умеешь?

Оресте расхохотался.

— Несколько лет назад я гнал ее гектолитрами.

Мы принялись лихорадочно кипятить, выжимать, переливать… Валериано не суетился, будто лучше всех знал свое дело. В основном он молчал, его тенор раздавался редко, но производил странное, завораживающее впечатление, хотелось все бросить и слушать его. От конфорок в погребе стало жарко, как в пекле, пот катил с нас градом.

В ретортах клокотала, шипела и посвистывала жидкость, мне то и дело казалось, что змеевик где-то засорился и вот-вот взорвется. Я искоса посматривал на Оресте и Валериано, не насторожились ли они. Нет, их лица не выражали ни малейших признаков беспокойства. Не по себе было лишь мне одному. Но ведь рядом, в каморке канистры с бензином…

Возгонка проходила быстро. Вскоре Оресте медной поварешкой уже зачерпывал жидкость из ведра. Сначала попробовал сам, потом предложил мне.

— Клевая штука, а? — глаза у него блестели.

— Дух захватывает, — поперхнувшись, ответил я.

— Тем лучше!

Мы проводили по многу часов у перегонного аппарата. Работа так захватила нас, что мы реже стали заниматься контрабандой. В перерывах пели. Однажды Валериано спел «Рыжую Ежку». У нас с Оресте перехватило дыханье, потрясенные мы смотрели друг на друга. Когда Валериано пел, сердце сжималось. Рыжеволосая Ежка, славянка, полюбила альпийского стрелка. История глубоко взволновала, на глазах выступили слезы, нас даже трясло, как в лихорадке. Откуда у Валериано такой голос? Казалось, он — инопланетянин, и его нездешний голос — доказательство существования какой-то неведомой планеты. Мы выучили песню и стали аккомпанировать на аккордеоне и гитаре. Трудно сказать, сколько времени мы так музицировали. У меня было ощущение, что я витаю в облаках — вознесся над окружающим миром. У нас получилось отличное трио. Валериано как будто было безразлично все, чем он занимался, кроме пения. Пение захватывало его целиком, он преображался.

Нашей судьбе суждено было свершиться однажды в десять утра. Я пришел к Оресте, несмотря на увещевания матери, она по обыкновению пилила меня, дескать, пора найти работу, а меня тянуло к Оресте, как медведя на мед.

— Пора пристраивать граппу, — решил Оресте.

— А куда и как?

— Не беспокойся! У меня есть «точки».

Мы азартно разлили граппу по бутылям, а когда закончили, все вместе влезли в грузовик.

Оресте уже держал ногу на сцеплении, как вдруг вспомнил, что оставил сигареты в погребе. Мы вернулись. Он прикурил и бросил спичку на пол. Не успели мы отойти и ста метров от дома, как услышали мощный рокот. Обернулись: языки пламени уже полыхали из окошек погреба. Все гудело.

— Загорелись канистры с бензином, — заметил Оресте мрачно.

Он завел мотор, и мы рванули на предельной скорости, проскочили километров десять, в ближайшем населенном пункте Оресте даже не сбросил газ.

— Пожарников вызывать будешь? — поинтересовался я.

— Зачем? Небось от дома осталось одно пепелище. Чего их гонять ради цементного фундамента.

— Куда же мы едем?

— А про граппу забыл?

Я попытался было вяло возражать, но Оресте продолжал гнать грузовик. Я понимал, что надо вернуться домой, но мне нравилось это непредвиденное путешествие. Валериано сидел рядом, сохраняя олимпийское спокойствие, он явно считал, что эта гонка в порядке вещей. Мы проскочили перевал и спустились в долину, значительно более просторную, чем наша; улыбчиво белели домики, по улицам разгуливали белокурые ладные девушки.

— Оресте, куда ты гонишь? Когда остановимся? — спросил я.

— Перестань нудить!

Казалось, все кругом выглядит иначе, чем в нашем сером и неприглядном селенье, даже солнце здесь по-другому освещало фасады домов. Будто все смотрело на нас приветливее и добродушнее, чем дома. Окружающее дышало уверенной жизнерадостностью, словно таило в себе приятные неожиданности. Одна долина сменялась другой, здесь приютились несколько беленьких деревушек с остроконечными, похожими на гвозди колокольнями.

— Давай, давай, жми на всю железку, пока хватит бензина! — подзадоривал я. Мне это начинало нравиться. Я сдался взбалмошной, непредсказуемой логике Оресте.

— Пой, Валериано! — крикнул Оресте, его длинные волосы развевались на ветру, словно грива, боковые стекла кабины были опущены. Валериано, как всегда, подчинился. На этот раз он спел о девушке, которую родители постригли в монахини. Он умышленно пел вполголоса, низко и сдержанно. Но и так звучало здорово.

Мы остановились в каком-то городишке, кругом виднелись крыши домиков и вилл, заполнивших долину, а над ними — склоны, укрепленные крепостными башнями и контрфорсами, похожими на стены и колокольни фантастического города. Мы с Валериано заложили руки в карманы и принялись с открытыми ртами рассматривать магазины и дома. Оресте взял бутыль и исчез в тени какого-то двора. Мы ломали головы, куда он запропастился, пока он не пришел с пачкой денег, а двое мальчишек не стали сгружать бутыли с граппой в корзины.

Мы прогулялись по улицам и зашли пообедать в остерию, там было полно девушек и парней в каких-то национальных костюмах. Говорили они на незнакомом языке, то ли шведском, то ли датском. Я рассматривал девушек, но не выпускал из виду и Оресте, он с помощью жестов и рисунков назначил свидание одной из них на десять, здесь же в остерии.

— Ты что, спятил?! — возмутился я. — В это время мы уже будем дома.

— Где это дома? Мой дом сгорел.

— А мой нет. Меня мать ждет.

Оресте пожал плечами. Валериано ничего не сказал, он был занят, — наливал вино девушке напротив. Я вдруг заметил, что он, в сущности, красивый парнишка, хотя круглолиц и слегка асимметричен, вполне можно понять женщину, которой захочется погладить его крепкие, по-детски румяные щеки. Я еще до конца не сознавал, что происходит. Стемнело, но и речи не было о том, чтобы возвращаться.

Мы заночевали в этом городишке, а проснувшись, заметили, что вокруг царит необычное оживление. Поперек улиц натянуты разноцветные гирлянды бумажных флажков, построены деревянные арки, увитые плющом и цветами, из окон свешивались штандарты с цветными изображениями рыцарей, химер и единорогов. Мы потеряли из виду Оресте, но вскоре обнаружили его на центральной площади; засунув молоток за пояс, он командовал группой рабочих, — те сколачивали деревянные подмостки. Он включился в подготовку праздника, словно всю жизнь прожил именно в этом городишке.