Оборотная сторона НЭПа. Экономика и политическая борьба в СССР. 1923-1925 годы - Юрий Жуков

Троцкий: «Как доказала уже его борьба против ЦК в связи с вопросом о НКПС, отличается не только выдающимися способностями. Лично он, пожалуй, самый способный человек в настоящем ЦК (избранном на II съезде партии. — Ю.Ж.), но и чрезмерно хвастающий самоуверенностью и чрезмерным увлечением чисто административной стороной дела».

Пояснил — «Эти два качества двух выдающихся вождей современного ЦК способны ненароком привести к расколу, и если наша партия не примет мер к тому, чтобы этому помешать, то раскол может наступить неожиданно».

Зиновьев и Каменев: «Октябрьский эпизод (1917 года. — Ю.Ж.)… конечно, не является случайностью, но он также мало может быть поставлен им в вину лично, как небольшевизм Троцкого».

Бухарин: «Не только ценнейший и крупнейший теоретик партии, он также законно считается любимцем всей партии, но его теоретические воззрения очень с большим сомнением могут быть отнесены к вполне марксистским, ибо в нём есть нечто схоластическое (он никогда не учился и, думаю, никогда не понимал вполне диалектики)».

Пятаков: «Человек несомненно выдающейся воли и выдающихся способностей, но слишком увлекающийся администраторством и администраторской стороной дела, чтобы на него можно было положиться в серьёзном политическом вопросе»{361}.

Уже эта часть «Письма» вызывала слишком много вопросов, и далеко не безосновательно. Ведь Сталин не самостоятельно «сделался» генсеком. Его на эту должность избрал ЦК, да ещё при прямом участии Ленина. Тот же Ленин, как и остальные члены ЦК, определил границы «необъятности» его власти. В чём же тут вина самого Сталина?

«Небольшевизм» Троцкого, что нельзя ставить ему в вину, хорошо? Почему Зиновьев и Каменев соединены, и о них сказано только то, что относится к уже далёкому прошлому? Ничего иного о Зиновьеве — давнем настоящем друге Ленина, проведшем с ним долгие годы в эмиграции, соавторе нескольких важных теоретических работ Владимира Ильича, по его же предложению ставшего во главе Коминтерна… А Каменев, безупречно работавший во имя революции, на пользу партии многие годы, разве он не заслужил хотя бы самостоятельной характеристики в одну фразу?

Бухарин, по мнению Ленина, оказывается одновременно и крупнейшим теоретиком партии, и его взгляды не могут быть отнесены к вполне марксистским. Явная путаница, неразбериха с оценкой. Такая же, как и Пятакова, единственного из 46 членов и кандидатов в члены ЦК, выделенного вождём. Только ли за то, что он так и не сумел навести порядок на шахтах Донбасса, а потом не справился с работой на должности начальника главка топливной промышленности ВСНХ?

При всём желании никто не смог бы объяснить ни сделанный Лениным отбор, ни сами характеристики. Может быть, всё дело заключалось в параличе правой стороны, разбившего Владимира Ильича буквально накануне, 23 декабря? А может, спровоцировало его на столь жёсткие и противоречивые оценки просто самая заурядная оторванность от товарищей, незнание или непонимание происходящего в партии?

И всё же вторая часть «Письма к съезду» явила собой образец терпимости и доброты к людям при сравнении с «дополнением», якобы продиктованным 4 января. Почему-то вернувшимся только к одному из тех шести, кто получил характеристики. В нём Ленин через десять дней полной изоляции от внешнего мира внезапно и полностью изменил своё отношение к генсеку:

«Сталин слишком груб, и этот недостаток, вполне терпимый в среде и в общениях между нами, коммунистами, становится нетерпимым в должности генсека. Поэтому я предлагаю товарищам обдумать способ перемещения Сталина с этого поста». А в конце «дополнения» объяснил причину такого желания — «С точки зрения написанного мною выше (во второй части «Письма». — Ю.Ж.) о взаимоотношениях Сталина и Троцкого, это не мелочь, или это такая мелочь, которая может получить решающее значение»{362}.

Здесь Ленин не только отказал Сталину в обязательном обращении «товарищ». Признал, что все члены партии, в том числе и он, позволяют себе грубость. Счёл её невозможной только для генсека. Проявил странное незнание того, как перемещают коммуниста с одной должности на другую, забыв, как сам же смещал с поста генсека Крестинского в марте 1921 года. Но, самое главное, сведя в «дополнении» Сталина и Троцкого, самых «выдающихся вождей» РКП, не оставил сомнений у делегатов съезда, кто из них должен стать новым генеральным секретарём партии,

Оба фрагмента характеристик не имели ни подписи Ленина, ни каких-либо пометок, пусть даже сделанных непривычным почерком единственной действующей рукой, левой. Подлинность их удостоверяли только устные заявления Володичевой и Фотиевой, к которым присоединилась Крупская. Тем не менее никто из членов Комиссии ЦК по приёму бумаг Ленина, в которую входили Зиновьев, Каменев, Сталин, Бухарин и нарком земледелия РСФСР, генеральный секретарь Крестьянского интернационала А.П. Смирнов, даже не попытались проверить подлинность документов. Между тем достаточно было, не обладая знаниями криминалистов, просто проверить факт диктовок по «Дневнику дежурного секретаря», чтобы обнаружить вопиющий факт. За 4 января в нём не имелось записи ни о вызове Лениным стенографистки, ни о продиктованном им в тот день. Хотя бы течение двух-трёх минут. О том же свидетельствовал и «Дневник дежурного врача» — не подтверждал заявления Володичевой, Фотиевой и Крупской{363}.

Несмотря на это, 18 мая 1924 года члены Комиссии ничтоже сумняшеся приняли из рук вдовы вождя машинописные листы последних работ Ленина, а в их числе и все фрагменты «Письма к съезду». А вместе с ними и письменное заявление Надежды Константиновны, в котором категорически утверждалось:

«Среди неопубликованных записей имеются записки от 24–25 декабря и 4 января 1923 года, которые заключают в себе характеристики некоторых членов Центрального комитета. Владимир Ильич выражал твёрдое желание, чтобы эта его запись после его смерти была доведена до сведения очередного партийного съезда»{364}.

И опять же членам Комиссии достаточно было затребовать «Дневник дежурного секретаря» и обнаружить в нём запись за 25 декабря, полностью опровергающую заявление Крупской. В тот день Володичева зафиксировала иное пожелание вождя: «На следующий день (24 декабря) в промежуток от 6-ти до 8-ми Владимир Ильич опять вызывал. Предупредил о том, что продиктованное вчера (23 декабря) и сегодня (24 декабря) (о расширении численности ЦК и первый фрагмент характеристик. — Ю.Ж.) является абсолютно секретным. Подчеркнул не один раз. Потребовал всё, что диктует, хранить в особом месте под особой ответственностью и считать категорически секретным»{365}.

Не приняв воли Ленина, выраженной столь категорически и однозначно, члены комиссии пошли на поводу у Крупской и постановили: «Довести эти документы до сведения ближайшего пленума ЦК с предложением довести до сведения партийного съезда». Через день, 20 мая, уже пленум по докладу Каменева, зачитавшего неопубликованные заметки Ленина, принял то же решение. «Перенести оглашение, — указывало оно, — зачитанных документов, согласно воле Владимира Ильича, на съезд, производя оглашение по делегациям и установив, что документы эти воспроизведению не подлежат и оглашение по делегациям производится членами Комиссии по приёму бумаг Ильича»{366}.

Почему же Зиновьев с Каменевым, как и Сталин, Бухарин, столь легко согласились с оглаской компрометирующего их «Письма к съезду»? Почему не побоялись вполне возможного возобновления дискуссии с Троцким, получившим бы столь сильные козыри, почти абсолютное преимущество в борьбе за власть? Чтобы ответить на эти вопросы, придётся вернуться к событиям годовой давности, о деталях которых их участники рассказали только в декабре 1925 года, во время 14-го партсъезда.

…В конце мая 1923 года Крупская конфиденциально познакомила Зиновьева, Каменева и Бухарина (по случайному стечению обстоятельств Сталин только что уехал в отпуск) с последними заметками Ленина, в том числе и с обоими фрагментами характеристик{367}. Хотела она того, или нет, но своим поступком она внесла разлад и в «тройку», и в «семёрку». Прочитав далеко не лестные для себя отзывы, Зиновьев, Каменев и Бухарин всерьёз обеспокоились, что о них узнает Троцкий и поспешит использовать в собственных интересах. Постарается «отодвинуть» их от власти. И, скорее всего, решили: если и возникнет такая опасность, спастись самим, пожертвовав Сталиным.

В один из последних дней июля Зиновьев и Бухарин, отдыхавшие в Кисловодске, пригласили на прогулку ближайших сподвижников главы Коминтерна — его заместителя по руководству Петроградским городским и областным Советом Г.Е. Евдокимова, фактического диктатора Сибири М.М. Лашевича, а также и Ворошилова, рассматривая его как свидетеля для Сталина. Так, на всякий случай.