Дорогой Леонид Ильич - Сергей Семанов

Все это важно сделать быстро, потому что, как видно из оперативных документов, Солженицын начинает догадываться о наших замыслах и может выступить с публичным документом, который поставит и нас, и Брандта в затруднительное положение. Следовало бы не позднее 15 февраля возбудить против него уголовное дело (с арестом). Прокуратура к этому готова.

Уважаемый Леонид Ильич, прежде чем направить это письмо, мы в комитете, еще раз самым тщательным образом взвешивали все возможные издержки, которые возникнут в связи с выдворением (в меньшей степени) и с арестом (в большей степени) Солженицына. Такие издержки действительно будут. Но, к сожалению, другого выхода у нас нет, поскольку безнаказанность поведения Солженицына уже приносит нам издержки внутри страны гораздо большие, чем те, которые возникнут в международном плане в случае выдворения или ареста Солженицына.

С уважением Ю. Андропов».

Весьма необычный документ в партийно-советской переписке, на это нельзя не обратить внимания! Внешне похож на личное письмо некоего Юрия Владимировича к Леониду Ильичу, в конце даже «с уважением» поставлено. Но хитрый Андропов знал свое дело! Вопрос острый, и, прежде чем ставить его на Политбюро, как бы оно ни было уже послушно тогда Генсеку, надо упредить его лично, и только его. А уж пусть он решает… Андропов, помня судьбу своего предшественника Семичастного, пуще всего боялся потерять доверие Брежнева. А заодно и вовлекал его в свои дела…

По тогдашнему идейному раскладу Солженицын считался «славянофилом», его ссылка, согласно уже устоявшимся брежневским «качелям», с очевидностью подсказывала некие карательные меры против западника Сахарова (уж тот-то был поборником буржуазного Запада без всяких кавычек!).

С Сахаровым еще долго возились, перекидывая его с ладони на ладонь, как горячий блин: и уронить нельзя, и съесть горячо. Но вот в декабре 1979 года наши войска вдруг ввели в Афганистан, о чем подробнее далее. В мире поднялась такая шумиха, что нашему руководству стало уже все равно — одним воплем больше или меньше… Пусть уж будет больше: и сослали Сахарова в Горький. Выглядела эта ссылка странновато — огромный город в сердце России, старейший образовательный, культурный и научный центр. А миллион его жителей, они что, тоже были ссыльными? Но Андропову плевать на все было, лишь бы прикрыть дело: въезд в город иностранцев был наглухо закрыт. И решили. Вряд ли эти и все подобные меры радовали Леонида Ильича, но что ж делать? Они оба были явные и нескрываемые антисоветчики, а Брежнев с юности и до конца преклонных дней был всей душою за Советскую власть.

Весьма выразительно брежневские «идеологические качели» выявились в его отношениях с писателем Михаилом Шолоховым. Они были знакомы, и давно, внешние отношения их оставались самые благоприятные. Нет прямых свидетельств, но и сомнений нет, что Брежнев относился к писателю с подобающим уважением, хотя роман «Тихий Дон» вряд ли когда-либо одолел до конца — длинно это было бы, да и тяжеловато ему читать. Русско-патриотическая линия Шолохова была всегда очевидной и твердой, он ее никогда не скрывал, напротив. Брежнев, разумеется, о том знал, как и про то, что старый интернационалист Суслов писателя чрезвычайно не любил.

19 июня 1970 года Шолохов из станицы Вешенской обратился к Генсеку с кратким письмом, отчасти деловым, отчасти личным:

«Дорогой Леонид Ильич!

В этом году исполняется 400 лет со дня официального узаконения царем Иваном Грозным существования Донского казачества. Событие это, как известно, имеет немаловажное значение для истории государства Российского…

Не писал по этому вопросу раньше потому, что подходили юбилейные дни Владимира Ильича и все остальное, естественно, отодвигалось на задний план.

Шлю добрые пожелания и обнимаю.

Ваш М. Шолохов».

Для современного читателя, который постоянно видит на телеэкране упитанных мужиков, украшенных неизвестными погонами и наградами и одетых в казачьи мундиры, может возникнуть непонимание, что за сложность такая — провести юбилей Донского казачества? Нет, в те годы еще твердо придерживались догмы, что казаки — сословие «реакционное», а Григорий Мелехов — «отщепенец»… Все это советские граждане воспринимали еще со школьных учебников. В этой связи письмо Шолохова следует признать исключительно смелым.

Отметим попутно, что писатель очень хорошо понимал душу своего высокого адресата: на юбилей Ленина ссылается, называя его Владимиром Ильичем, хотя со дня апрельских торжеств прошло уже четыре месяца, можно было бы уже отдохнуть… Отметим, наконец, что последнее слово письма — «обнимаю», значит до того обниматься им уже приходилось, и возможно — не раз.

Шолохов был членом ЦК КПСС, поэтому пользовался в необходимых случаях фельдсвязью, письмо достигло Кремля быстро, помощники передали его «самому». Уже 25 июня Брежнев собственноручно наложил резолюцию: «Тов. Демичеву П.Н. Прошу рассмотреть — затем обменяемся мнением по поднятому вопросу» (отметим уж сразу две ошибки тут: тире вместо запятой, а слово «мнение» в единственном числе).

Тогдашний секретарь ЦК по идеологии Петр Нилович Демичев был ничтожеством из ничтожеств. Инженер-химик по анкете, химические проблемы он знал еще хуже, чем вопросы культуры, хотя этой областью долго руководил в масштабах всего Советского Союза. Главная его задача была — всячески избегать личной ответственности за любое мало-мальски серьезное решение. И вдруг Генсек подкидывает ему такое дельце — решать вопрос о юбилее политически подозрительного казачества!

Демичев велел своему аппарату подготовить соответствующие бумаги по поводу 400-летия донцов. Идеологические чиновники пришли в ужас от этой дерзости, запаслись соответствующими бумагами от историков-марксистов и подготовили справку на Секретариат ЦК: «Развертывать какую-либо пропагандистскую работу, посвященную 400-летию Донского казачества, было бы нецелесообразным». Отметим, что готовил русофобский документик А. Яковлев, будущий «демократ».

«Справку», подготовленную командой Яковлева, утвердили на Секретариате 18 сентября. Ее подписали Суслов, Кириленко, Демичев и другие, но подписи Брежнева под документом нет. Хоть был он «совершенно секретный», но не хотел Леонид Ильич оставаться в истории недоброжелателем великого писателя, которого весьма чтил. А донские казаки? Ну, они и куда худшие времена переживали…

В семидесятые годы в общественной жизни страны уже не происходило шумных гласных идеологических скандалов. Прекратились кампании «подписантов», престиж журналов «Новый мир» и «Юность» упал, наиболее решительные люди из либерально-еврейского лагеря перебрались за рубеж, оставшиеся перешли на «самиздат». С другой стороны, уже не нужно было менять руководство журнала «Молодая гвардия», прежняя патриотическая линия там продолжалась, но уже без резких выпадов. Брежнев был, видимо, доволен этой «тишиной» в идеологии, но тишина эта была обманчивой. О подлинном положении дел в области идеологии изложено в новом письме Шолохова к Брежневу восемь лет спустя. Цитируем основные положения письма: