Коммод - Михаил Никитич Ишков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
О своем решении император лично известил Клавдию. В письме Луций благодарил ее за хлопоты и, словно оправдываясь, объяснял выбор Криспины соображениями, далекими от забот об устройстве домашнего очага. Частная жизнь не для него. В тех обстоятельствах, в которые богам и Фатуму было угодно ввергнуть его, Луция Элия Аврелия Коммода, сына и внука императоров, личные достоинства и прелести подруги не имеют решающего значения. Новой Фаустины ему не найти. Если откровенно, как перед святилищем Квирина, его сердце давным-давно отдано «милому образу недоступной ему женщины».
«Поверь, Клавдия, римскому императору, которому доступно все, что есть в подлунном мире, эта женщина принадлежать не может. Она живет в неволе и не ведает, что еще десять лет назад разбила ему сердце. Все остальные женщины были и останутся «случайными», так что мне легко жертвовать собой ради блага римского народа».
Тем не менее он благодарен Клавдии за усердие и желание помочь в таком трудном деле, как созидание домашнего очага цезаря.
Внизу листа другой рукой была сделана корявая приписка: «Будь здорова. Л. Коммод», подтверждающая, что письмо подлинное, писано искренне, от души.
Клавдия показала письмо мужу, поинтересовалась, кто эта неизвестная чаровница, сумевшая овладеть сердцем цезаря.
Бебий, в ту пору собиравшийся в Паннонию на наместничество, задумался, пожал плечами, признался: «понятия не имею». Однако раздумья над сердечной тайной императора до ночи преследовали его. Не давала покоя мысль – зачем это письмо? После возвращения в Рим, после того как в составе триумфального шествия Бебий проследовал от Марсова поля, мимо цирка Фламиния, через древние Карментальские ворота до храма Юпитера на Капитолии, он с головой погрузился в недра семейства. Мир сузился до границ его богатой виллы, выстроенной на Целийском холме, обязанности – до приятных сердцу семейных и хозяйственных забот. Для радости и удовольствия ему было достаточно видеть вблизи себя жену, девочек, маленького Луция, домочадцев, молосского пса по кличке Хваткий, которого он сам принес в дом щенком. Нашел общий язык с любимцем Клавы и девочек – громадным белым котом, привезенным с востока и купленным женой за бешеные деньги. Это чудовище, презиравшее Хваткого и всех других собак в доме, считало себя не только повелителем всех прижившихся на кухне кошек, но и подлинным хозяином усадьбы, будто в его пушистом теле поселились сразу все пенаты и лары, охранявшие родовое гнездо Лонгов. Однако в присутствии Бебия, который первым присел на корточки и погладил красавца, тот замурлыкал, начал тереться о колени. Даже вечер в присутствии нового цезаря, посетившего его дом вместе с Тертуллом, не нарушил покоя. Наоборот, несколько дней Рим только и говорил о чести, которую новый цезарь оказал своему легату. Правда, дальнейшее продолжение дружеской пирушки вызвало в Городе немало кривотолков, но побоище в кабаке уже не связывали с именем Лонга.
Судьба постучала в его двери через месяц, когда на рассвете императорский курьер вручил привратнику письмо для хозяйки дома. С того дня, перебирая бумаги, проверяя счетные книги, беседуя с вольноотпущенниками, занимавшимися поставками вина из Сирии и меда из Иллирии, он то и дело мысленно спрашивал себя: неужели Луций по примеру Калигулы проявляет интерес к его Клаве? Ведь не попусту же было писано это письмо? С какой целью цезарь намекал на эту тайную, «печалившую его» страсть? А может, и попусту! С Коммода станется!
Бебий играл с детьми, следил за перестройкой дома, занимался разбивкой сада на прикупленной к границе усадьбы земле, требовал отчета от прокуратора – управляющего домом и домашними рабами, куда это они двинулись на ночь глядя, а сам обреченно прикидывал – с новым цезарем все пошло шиворот-навыворот. Глупцы в сенате похохатывали над Луцием, состязались в выдумывании обидных прозвищ – «наш новый Геркулес», «потрясатель германцев», «он прошиб их словом», «осененный пурпурной тогой гладиатор» или, того хуже, «гладиаторский ублюдок», намекая, что его венценосная мать любила наведываться в казармы гладиаторов, выбирая самца покрупнее, или с той же целью посещала Мизены или Равену, где базировался императорский флот. Им, как, например, Уммидию Квадрату, высланному из Рима за неумеренную болтливость, было невдомек, что подобная легкая кара за дерзкий язык ни о чем не говорит.
История с наказанием Уммидия, пропретора и дяди нынешнего цезаря, наделала много шума в Риме.
Уммидий был славен в Риме еще во времена императора Антонина Пия. Спустя дня два после смерти жены, сестры Марка Аврелия, он объехал невольничьи рынки, накупил несколько десятков красоток и разместил их по всем своим владениям, включая городской особняк и загородные виллы. Марк, носивший в ту пору титул цезаря, то есть являвшийся официальным наследником престола, как бы не заметил оскорбительной бестактности зятя. Даже через год после смерти Антонина Пия божественный «философ» не принял никаких мер в отношении Уммидия. На упреки Фаустины император ответил, что не дело повелителя вмешиваться в частную жизнь граждан. Эти слова тут же разнеслись по Городу. Кстати, подобным решением он напрочь сразил верхи Рима, со страхом ожидавшие смены власти и подозревавшие неброского, погруженного в философские размышления нового правителя в самых злобных и тиранических намерениях. Многие полагали, что в тихом омуте лярвы водятся, однако ответ принцепса относительно чудачеств зятя успокоил «общественность».
Уммидий Квадрат был горласт, многоречив, особым умом не отличался. Однажды, наступив на коровью лепешку, Уммидий явился в Палатинский дворец и, войдя в тронный зал, приступил к публичному обсуждению случившегося с ним происшествия. Тем не менее в Риме его считали «добрым малым». Войдя в полосу «цветущей старости», как он сам публично отзывался о своем возрасте, Квадрат не изменил себе. О том, что произошло в лупанарии у Стации-Врежь кулаком, Уммидий, отдыхавший в своем имении в Пренесте, узнал через неделю. Он тут же отправился в Рим, поговорил со Стацией, милостиво прощенной императором, и поспешил на Старый форум, потом на площадь Гая Юлия, откуда отправился в городские бани, – и везде похвалялся, что не в пример тем, кто не может справиться с тремя девственницами за ночь, ему, немолодому, но еще крепкому мужчине, под силу совладать с пятью невинными девицами. Не позабыл также посетить Палатинский дворец, где в присутствии императора повторил эту
