Плоть и кровь - Майкл Каннингем

— Как она, Кассандра? — поинтересовался Вилл.

— Все хорошо, — ответила Зои.

— Кассандра больше не ест чизбургеры, — сказал Джамаль. — Говорит, что они противные.

Джамаль и Вилл поели, Зои отправила сына в его комнату делать уроки. Перенесла тарелки в мойку, Вилл последовал за ней. Положил ладонь ей на плечо.

— Малыш, — сказал он.

Зои пустила на тарелки горячую воду.

— Джамаль знает, — сказала она. — Но все равно, спасибо, что не стал говорить об этом при нем.

— Мне бы и в голову…

— Не хочется каждые пять минут тыкать его носом в мою болезнь. Хотя иногда я гадаю, правильно ли это. Может, если Джамаль все время будет слышать о ней, болезнь станет для него такой же привычной, как все остальное.

Зои выдавила на губку немного жидкого мыла, точно так же, как делала их мать. И мыло она держала — тоже как мать — в непрозрачной пластиковой бутылке. Одета она была в черную рубашку и линялые черные джинсы.

— Думаю, это идея правильная, — сказал Билл. — Хотя кто ее знает? Разве кому-нибудь известно, как следует вести себя с детьми?

— Спасибо, что приехал, — сказала она.

— За что же спасибо-то?

Наступила пауза, странно формальная, как будто они только что познакомились, темы для разговора исчерпали и теперь думают, как бы им половчее распрощаться. Наверное, они могли бы обняться, заплакать. Но нет, не заплакали. Взрослые люди, они стояли у кухонной раковины, мыли посуду, а в соседней комнате готовил уроки ребенок.

— Знаешь, я чувствую какое-то странное смущение, — сказала она. — Сумасшедший дом, правда? Нашла, что чувствовать в такую минуту.

— Ты что-нибудь принимаешь?

— Пока нет. Шарон, это мой врач, хочет, чтобы я начала принимать азидотимидин. Но мне как-то боязно, я о нем жуткие вещи слышала. Сказала ей, что подумаю.

— Пожалуй, тебе стоит попринимать его. А может, и нет. Не знаю. Я о нем тоже всякие ужасы слышал. Шарон — хороший врач?

— Да, я же тебе говорила. На этот счет не волнуйся.

— Ну да, конечно. С чего бы мне волноваться?

— И пожалуйста, не язви.

— Если ты запретишь мне и волноваться и язвить, как я смогу реагировать на происходящее в мире? — спросил он. — Значит, никаких лекарств ты не принимаешь?

— Пока что нет. Витамины глотаю — тоннами. Есть стараюсь побольше.

— По-моему, этого недостаточно.

— Наверное, скоро начну колоть какой-нибудь антибиотик, — сказала она. — Скорее всего, бактрим. Я подумывала об аэрозольном пентамидине, но он бешеных денег стоит.

— Какая разница, сколько он стоит.

— Вилл, моей страховки на все не хватит. Счастье еще, что она вообще у меня есть. Думаешь, почему я столько лет каждый божий день натягивала юбку, ехала в центр города и корпела там над текстовым редактором?

— Насчет денег не беспокойся, — сказал он.

— Приходится.

— Я смогу тебе помочь.

— Спасибо. Но сколько ты зарабатываешь? Двадцать пять тысяч в год?

— У Гарри есть деньги. У папы. У Сьюзен.

— Ладно. Насчет денег беспокоиться не буду.

— И кстати, о лекарствах, — сказал он. — Я, ну, в общем… Косячок привез. Хочешь покурить?

— Ладно. То есть хочу. С удовольствием.

Вилл, приподняв брови, повел головой в сторону спальни Джамаля.

— Он уже видел меня под кайфом, — сказала Зои. — Что тут можно сказать? Я — одна из тех матерей, про которых пишут в газетах.

— По-моему, ты хорошая мать.

Он достал из бумажника косячок.

— Не знаю. Я стараюсь. Это труднее, чем мне казалось. Нет, не совсем так. Труднее в разных отношениях, которые мне и в голову не приходили. Требует… большей, чем я раньше думала, человечности. Я всегда рисовала себе четкие границы, считала, будто точно знаю, что можно говорить ребенку.

Вилл раскурил косячок, затянулся, протянул его Зои. Она вытерла руки о кухонное полотенце с изображением джунглей.

— Мама особой человечностью не отличалась, тебе не кажется? — сказал Вилл. — Я не хочу сказать, что она смахивала на людоедку, но человеком в точном смысле слова не была, — я имею в виду, существом, которое просто живет и тревожится именно здесь, на этой земле. Ты понимаешь, о чем я?

Зои затянулась, выдохнула плотный завиток дыма, и он грузно повис под лампой.

— Мама была напугана, — ответила она. — Просто, ну… просто напугана.

— Наверное. А ты… ты ей уже сообщила?

— Нет еще. Решила начать с тебя, посмотреть, что получится.

— Я-то с этим справлюсь, — сказал он. — Тебе так не кажется?

— Угум. Я знала, что ты справишься.

Он снял с разделочного стола пластмассового человечка, спросил:

— Кто это?

— Один из персонажей «Звездного пути», их Джамаль собирает. Это доктор, забыла, как его зовут.

— Боунс. Капитан Кирк прозвал его Боунсом.

— Точно, — сказала Зои. — Он, вообще-то, не был главным персонажем. Так?

— Персонаж второго плана. Зато всегда оказывался под рукой. Был… всегда готовым прийти на помощь.

— У Джамаля они все есть. Вот, смотри, клингон.

— Вид у него страхолюдный.

— Джамаль любит пришельцев. А хорошие они или плохие, ему все равно. Вилл?

— Да?

— Кассандра тоже больна.

— О господи.

— И дольше, чем я. У нее на ноге саркома Капоши.

— Ох.

Билл держал в руке маленького пластмассового доктора, человека, прозванного Боунсом. У доктора были маленькие черные глазки и кожа цвета использованного бактерицидного пластыря.

— А она азидотимидин не принимает? — спросил Билл.

— Попробовала. И до того ослабела, что едва на ногах держалась. Я еще и поэтому не уверена, что стану с ним связываться.

— Я не знаю, что сказать.

— Да ничего говорить и не нужно, — ответила Зои. — Я просто рада, что ты приехал.

Она отошла к столу и села — со странной решительностью, как если бы это было самым очевидным из всего, что она могла сейчас сделать. Пластмассовый пришелец так и остался в ее руке. Зои поставила его перед собой на стол, окинула серьезным, оценивающим взглядом ювелира, пытающегося решить, стоит или не стоит запрашивать за камень, который он держит в руке, больше его настоящей цены.

— Папа оранжерею строит, — сказала она.

— Знаю.

Вилл взял стакан, налил в него из крана холодной воды, принес к столу. Отпив глоток, он поставил стакан рядом с клингоном. Зои тоже сделала глоток.

— Собирается орхидеи выращивать, — сказала она. — Папа надумал выращивать орхидеи — разве не смешно?

— Он и Магда все еще норовят сойти за изысканных людей. Она теперь вовсю занимается благотворительностью, знаешь?

— Как мама.

— Как обитательницы Беверли-Хиллз. Разъезжает по Бриджхэмптону в лисьей шубке — я только удивляюсь, как это защитники прав животных до сих пор не облили ее кровью.

Зои рассмеялась.

Глаза у нее совсем не изменились.

— Маме очень одиноко, — сказала она. — Ей бы стоило продать дом.

— А тебя это не огорчит?

— Нет. Не так уж я к нему и привязана.

— Я тоже. Считается, что продажа родителями дома, в котором ты вырос, создает классическую душевную травму, а мне почему-то только одно в голову и приходит: «Купила бы ты, мама, квартиру в кооперативе, да и дело с концом».

— Мы не были там очень уж счастливы.

— Иногда были. Выпадали и такие мгновения.

— Это верно. Мгновения выпадали.

Зои уравновесила клингона на ободе стакана.

— Ничего-то из моей жизни не вышло, — сказала она.

— Ну брось. Не говори так.

— Да это же правда, вот и все. Я иногда думаю о себе — ну, знаешь, о том, что меня больше нет. И думаю, что уйду вовсе не в разгар работы… не знаю… над великим произведением искусства или над лекарством, которое спасло бы множество жизней, над чем-то в этом роде. У меня только и есть что Джамаль, моя работа да вот эта квартирка.

— Тоже не мало, — сказал Вилл. — Ты вовсе не обязана быть нейрохирургом.

— Я не о том, а вот если все вдруг пройдет. Случится чудо, я поправлюсь. Не думаю, что меня это сильно изменит. Не могу с чистой совестью сказать, что стану врачом, или начну помогать бедным, или еще что. Понимаешь, я уже какое-то время молча разговариваю с… ну, с невидимой силой, что ли, пытаюсь убедить невесть кого, что, если мне дадут другой шанс, я буду жить совсем иначе. Говорю, а сама знаю, что это неправда.

— Голубка моя, ты и так уже сделала очень многое. И не тревожься по этому поводу, не надо.

— Знаешь, — сказала она, — самое-то смешное, что мне от этой мысли нисколько не легче. Умирать не легче. От того, что смерть никаких моих великих трудов не прервет.

— Ну да.

— Временами мне хочется, чтобы это стало большой трагедией. Нелепость какая-то, правда? Хочется, чтобы весь мир отнесся к моей смерти как к огромной утрате, но я же знаю, этого не будет. Единственный, кого она действительно потрясет, — это Джамаль.

— Послушай, Зо, тебе не кажется, что это какой-то преждевременный разговор?

— На самом-то деле я все время гадаю: что будет, если со мной что-то случится, если что-то случится с Кассандрой?