Венецианские тайны. История, мифы, легенды, призраки, загадки и диковины в семи ночных прогулках - Альберто Тозо Феи
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда пришел час, женщина в точности исполнила указания ведьмы. И не успела она договорить заклинание, как почувствовала: кто-то с силой дергает ее за подол, словно желая вырвать то, что в него завернуто. «Не принесла бы ты мне этого, – промолвил сверху резкий голос, – стала бы ты уже моя!» Это был демон, чуть не похитивший ее душу.
Выражение tacàrboton (attaccare bottone, «зацепиться за пуговицу»), обозначающее начало разговора, который может стать романтическим, появилось благодаря любопытному обычаю. В 1761 году Джованни Зивальо получил заказ на «производство платков, какие носят в Индии, а также женщины Шаха Персидского». Таким образом обозначались шали (zendàli по-венециански) – из шелка или кружевные, пестрые и с длинной бахромой, которую в «народном» варианте делали из шерсти. Когда девушка встречала парня, который ей нравился, она резким движением запахивала шаль на плечо – но ловко подстраивала так, чтобы длинная бахрома зацепилась за пуговицы на куртке потенциального кавалера… В 1848 году венецианские шали все стали черными – в знак траура по жертвам восстания против австрийцев.
А теперь пройдите по калле Альвизе да Понте (calle Alvise da Ponte). Справа откроется проход в сотопортего и калле дель Пистор (sotoportego e calle del Pistor), которые ведут в кампьелло де ла Кальчина (campiello de la Calcina). Как напоминает нам мозаичная плита на стене, здесь останавливался английский писатель, историк, искусствовед и отличный ведутист[116] Джон Рёскин, автор знаменитой книги «Камни Венеции». Написанная в 1851–1853 годах, она пробудила интерес к готике и немало способствовала появлению так называемой неоготики.
Его удивительный дар улавливать переменчивые настроения в архитектуре, подсматривать в ней миги случайного, мимолетного счастья, «подобные шажкам ребенка или великолепию накатившей волны», нашел свое воплощение в описании пьяццы Сан-Марко, которое мы можем найти в дневнике за ноябрь 1849 года.
«Это место, где десять веков людские желания изменялись под воздействием моря; восточное и западное мышление встречались, и людские потоки, представляющие сотни разных народов, смешивались в едином водовороте, где из пены взбивалось что-то новое. И робкий пизанец, и мечтательный грек, и беспокойный араб, и томный турок, и могучий тевтон; и выдержка раннего христианства, и живость средневековых предрассудков; пылкость античности и рационализм недавно изверившихся – всем нашлось свое дело и свое место. И мрамор тысячи гор был сколот теми, кто жил у их подножья, и воскурения с тысячи островов слились в единое облако фимиама – и из этой маски, из этого гибельного танца королевств и эпох суждено было возникнуть неистовой гармонии моря, наисладчайшей из всех, что человеческая душа могла замыслить».
* * *
Перейдите теперь понте де ла Кальчина, около которого обитал некогда и здесь же скончался в 1750 году, поэт Апостоло Зено, предшественник Пьетро Метастазио на посту придворного поэта венского двора (Зено сам посоветовал пригласить на свое место того, кому оказалось суждено реформировать оперу), и пройдите всю фондаменту Заттере альи Инкурабили (fondamenta Zattere agli Incurabili) до одноименного моста. Перейдите его и поверните налево, пройдя последовательно кампьелло, калле и сотопортего дельи Инкурабили (degli Incurabili). Теперь зайдите в кампьелло дрио альи Инкурабили (campiello drio agli Incurabili) и поверните направо – на калле, носящую то же имя.
Наименование «Инкурабили» – «неисцелимые», доминирующее в этой округе, происходит от «больницы неисцелимых». Ее в 1522 году основали в соседнем доме Мария Малипьеро и Марина Гримани, предложив кров трем женщинам с Сан-Рокко, пораженным венерическими заболеваниями, в то время действительно считавшимися неисцелимыми. Предназначенная изначально для инфекционных больных, больница довольно быстро начала также давать приют сиротам и молодым людям, готовящимся перейти в христианство, а также изучающим искусства и ремесла.
Пройдите всю калле дрио альи Инкурабили и сверните налево на рамо дрио дельи Инкурабили. Она быстро выведет вас на рио тера Сан-Вио (rio terà San Vio), где, как вы сами убедитесь, брусчатка иная, чем на соседних улицах – очевидный след засыпанного канала. Некогда в этом районе стояла древняя церковь Санти-Вито-э-Модесто (chiesa dei Santi Vito e Modesto), украшенная в 1310 году мраморными плитами из разрушенного палаццо Байамонте Тьеполо, поднявшего свой злосчастный мятеж в том самом году – как раз в именины св. Вита. Церковь снесли в 1813 году, но на некоторые оставшиеся от нее (и, следовательно, от дома Байамонте) куски мрамора до сих пор можно взглянуть в соседней часовне, на кампо Сан-Вио (campo San Vio). Свернув с рио тера Сан-Вио налево на калле дель Сабион и пройдя расширение корте дель Сабион (calle e corte del Sabion), выйдите на фондаменту Оспедалето (fondamenta Ospedaleto). Ступайте по ней направо и, дойдя до конца, поверните налево. Перед вам откроется кампьелло Барбаро (campiello Barbaro). Здесь стоит ненадолго задержаться, чтобы посмотреть спокойно на полускрытое деревьями палаццо прямо перед вами. Это не что иное, как печально знаменитое палаццо Ка Дарио (Ca’ Dario) – задний его фасад, в то время как передний, парадный, выходит на Каналь Гранде. Семья Дарио происходит из Далмации. Самый известный ее представитель – Джованни, который, будучи в 1479 году секретарем посольства Республики в Константинополе, ратифицировал мирный договор с турками. Он-то в 1489 году и построил – или, во всяком случае, сильно перестроил – дворец. Но более всего Ка Дарио памятен длинной чередой несчастий и смертей, столетиями преследовавших его владельцев. Снискав мрачную славу, суть которой отражена в названии легенды —
Дворец-убийца
Джованни Дарио было незаконная дочь, Мариетта. Он выдал ее за Винченцо, молодого человека из семьи Барбаро, который получил таким образом это палаццо. Через какое-то время Винченцо был с позором удален из Большого совета, Мариетта умерла от разрыва сердца. Его потомок, Джакомо Барбаро, живший здесь в XVIII веке, был убит, служа губернатором в Кандии. Примерно через двести лет дворец купил американский бизнесмен, Арбит Абдолл, торговец бриллиантами, но злая доля настигла и его: он разорился и умер в нищете. Интересно, что гостей палаццо проклятье никак не затрагивало – оно касалось только хозяев. Но и здесь нашлось печальное исключение – друг английского ученого-историка Роудона Брауна, живший с ним
