Собрание сочинений в 5 томах. Том 4 - Семен Бабаевский

О причине вызова Рогов не спросил. Постеснялся. Если приказано явиться в среду к девяти, — значит, надо, не докучая расспросами, явиться точно к этому часу — ни раньше, ни позже.

Евгений Рогов родился двадцать второго июня 1941 года, то есть в день начала Отечественной войны, и тогда он ничего, разумеется, не знал ни о бомбежках фашистской авиации, ни о сдаче врагу сел и городов. Его родители, известные в Южном крае педагоги, были эвакуированы в Самарканд. Четырехлетний Женя вернулся в Степновск, когда жизнь родного города уже входила в нормальную колею. Единственный и любимый сынок рос баловнем. Родители считали своего Женю ребенком одаренным. На самом же деле Женя был мальчиком обыкновенным. Среди своих сверстников он ничем не выделялся, школу окончил без похвальной грамоты, в Степновский педагогический институт поступил с помощью работавших там родителей. Женился рано, на втором курсе, на девушке-однокурснице Гале. Как активного комсомольца, Евгения Рогова на третьем курсе приняли в партию.

Родители хотели, чтобы после окончания института их единственный сын остался в Степновске, и такая возможность была. Евгений же сказал им, что он и Галя уже подали заявление с просьбой направить их в одну из станиц Южного края, и этой станицей оказалась Усть-Калитвинская. Сперва Рогов работал учителем истории в старших классах, затем, через год, был назначен директором школы, — старый директор ушел на пенсию. Еще через год Рогова избрали депутатом районного Совета, а еще через год — председателем исполкома. И молодой человек без особого труда поднялся по службе так высоко, что без привычки у него закружилась голова. Со временем в его характере появились и зазнайство и высокомерие, он даже начал подумывать о том, что только он, Евгений Рогов, смог бы заменить Коломийцева, человека немолодого да к тому же и больного.

«Да, я нарочно не спросил у Румянцева, по какому делу меня вызывает, — думал Рогов, подойдя к окну и глядя на засахаренные инеем деревья. — Пустое, какие могут быть вопросы? Этого вызова я ждал, к нему готовился. Недаром же позвонил не помощник Румянцева, а сам Иван Павлович, и не случайно мне было сказано, чтобы приехал не на райисполкомовском «газике», а на новой райкомовской «Волге». Так что и без лишних слов все понятно. И пригласил Румянцев меня именно потому, что есть у него ко мне важный разговор…»

Тот важный разговор, о котором Рогов мечтал и которого ждал, касался его давнего желания занять место первого секретаря райкома Коломийцева. Никогда еще исполнение этого желания не было таким близким и таким вероятным, как теперь, после смерти Коломийцева. Еще тогда, когда в своем черном, отлично сшитом костюме, с поникшей головой, он шел следом за гробом, Рогов мысленно говорил самому себе: «Ну, Евгений, вот и сбылись твои мечты. Окончилось твое хождение в пристяжных. Становись, Евгений, коренником и практически, не на словах, а на деле покажи, что только ты сумеешь избавить район от хронического отставания». Рогов любил мысленно говорить с самим собой, как со своим близким другом. «Ты, Евгений, молод, не карьерист и не бездельник, — думал он тогда, идя за гробом. — Правда, ты честолюбив, но в лучшем смысле этого слова. Ты полон энергии и веры в свои силы. Вот и засучивай рукава и берись за дело. Сухомлинов, второй секретарь, человек уже старый, это место не для него, да и испугался он трудностей, попросился на тихую агрономическую стезю. Увидел, что не потянет, что эта упряжка не по нему. А ты, Евгений, потянешь, только не держи возле себя старых паникеров вроде Сухомлинова. Пусть паникеры уходят в тихую заводь, пусть отсиживаются в затишке, а ты иди на быстрину, и иди смело…»

Тогда он подумал, что сразу же после похорон Коломийцева в Усть-Калитвинскую приедет Румянцев. На квартире у Рогова они вместе отобедают, и там же, за столом, Румянцев скажет: «Евгений Николаевич, дорогой друг, вся надежда на тебя. Завтра соберем пленум райкома и вручим тебе бразды правления. Действуй, выводи Усть-Калитвинский из прорыва. То, что не успел, а лучше сказать, не сумел сделать Коломийцев, успей и сумей сделать ты. Как смотришь на доверие крайкома?» — «Иван Павлович, вы меня знаете, я солдат партии, если партия потребует…» — «Вот и отлично! В тебе, Евгений Николаевич, я не ошибся и иного ответа от тебя не ждал…»

Так рассуждал Рогов, еще не зная, что думал о нем Румянцев.

В Усть-Калитвинской и в других станицах уже поговаривали о том, что скоро соберется районная партийная конференция и секретарем будет избран Рогов. Самые близкие друзья, выражая свои радостные чувства, поздравляли Рогова. Он же, смущаясь и показывая этим свою скромность, благодарил их за добрые слова, он говорил, что и друзьям незачем опережать события, ибо поздравить можно успеть всегда. И прибавлял при этом, что ждать, пожалуй, осталось недолго.

Прошло почти полгода, а Румянцев в Усть-Калитвинскую не приезжал. Приезда этого Рогов ждал и верил, что рано или поздно все то, о чем он столько мечтал, непременно сбудется. За это время Рогов несколько раз побывал в Степновске, заручился поддержкой председателя крайисполкома, своего друга Калашника, и так сжился с мыслью о том, что именно он, Рогов, будет секретарем райкома, что теперь, после звонка Румянцева, спокойно и даже без особой радости отнесся к превращению его мечты в реальность.

И возможно, поэтому более всего Рогова радовало не то, что ему звонил Румянцев, а то, что сам он вроде бы стал другим: теперь он смотрел на себя будто со стороны, как на человека постороннего, и смотрел придирчиво. Особенно сейчас, перед встречей с Румянцевым… Эх, вот что значит высокое положение! Оно, именно оно обязывает! И не только обязывает, а и требует, вдохновляет.

«Все то хорошее, что есть во мне: и мои организаторские способности, и мое умение смело и быстро решать сложные, трудные вопросы, и моя внутренняя самодисциплина, подтянутость, — теперь все это необходимо не только закрепить, но и приумножить, — думал Рогов, стоя у окна и глядя на окутанные инеем ветви. — А есть ли у меня недостатки? Да, есть! К примеру, я излишне горяч и вспыльчив там, где надлежит быть уравновешенным и спокойным. Я часто упрямствую, когда упрямиться не следует. Я иногда бываю груб с подчиненными. И эта моя затянувшаяся связь с Машей… Теперь всему этому надобно положить конец, изжить это как можно быстрее и решительнее. Мне теперь необходимо быть всегда спокойным, выдержанным, всегда прислушиваться к мнению других, а в общении с людьми, особенно с подчиненными, быть вежливым и внимательным…»

Продолжая смотреть в окно и уже не видя заиндевелых деревьев, а видя перед собой одного только Румянцева, Рогов думал о том, как и от каких именно недостатков следует избавиться в первую очередь, а от каких во вторую. «Ну, во-первых, следует приняться за чтение художественной и политической литературы, — размышлял он. — Тут у меня долгов накопилось немало. Газеты читал, просматривал, а новые книги давненько не брал в руки. Всякий раз ссылался на отсутствие свободного времени. Теперь же надо найти время, и я приказываю себе: «Женя, каждый день не только читай книги, особенно новинки, но и все прочитанное кратко, для памяти конспектируй…» Во-вторых, и это чрезвычайно важно, надо решительно прекратить всякие мужские вольности. Но почему же я, подумав об этом, покраснел? Мне стало неприятно и стыдно. Собираясь в Степновск для встречи с Румянцевым, я вспомнил о женщине, которую давно надо забыть. «Все, Евгений! Довольно, хватит! — твердо сказал он себе. — Повольничал — и конец! Сегодня, так уж и быть, загляни к своей Марии последний раз, загляни лишь для того, чтобы сказать ей о своем решении прекратить эту связь». В-третьих, меня уже давно огорчает, что мое тело заметно обросло жирком. И раньше, бывало, в ванне или купаясь в море, я похлопывал себя по располневшим бокам и со смехом говорил: «Рано, рано, Евгений, тяжелеешь, рано отращиваешь брюшко…» Тогда я просто смеялся, теперь же, особенно после звонка Румянцева, мне захотелось быть стройным, подтянутым и физически сильным. «Что тут для тебя, Евгений, главное? — спросил Рогов, чувствуя голым телом приятный холодок зимнего утра. — Главное — ежедневные физические упражнения, и твоя полнота исчезнет. Не утренняя физзарядка, нет, а именно упражнения по всем спортивным правилам. А еще главнее — решительное отлучение себя от рюмки водки, от обильных обедов у председателей колхозов и особенно от поездок в Домики рыбаков. А теперь, в твоем новом положении, от приглашений на такие обеды не будет отбоя. Известно же, что дружеские обеды с выпивкой к добру не приводят, а особенно когда тебя угощает такой хлебосол, как Илья Васильевич Логутенков. Бойся Логутенковых, Евгений! И скажи сам себе решительно и твердо: твоему душевному либерализму, Евгений, пришел конец!»

Под кроватью Рогов отыскал гантели, потемневшие, с налетом ржавчины, и начал ими размахивать. Никогда еще они не казались ему такими легкими. Затем он взял за ножку стул и одной вытянутой рукой поднял его перед собой. Когда вошла жена, Рогов лежал на коврике, багровый, вспотевший, и старательно делал ногами «ножницы».