Меченосец - Глен Кук

— Столько вопросов… Оставь меня в покое!

— Не оставлю. Покоя на этой земле давно нет. Я потерял все самое дорогое, мою жизнь крутили и ломали, меня гнали туда, куда я по своей воле никогда бы не пошел. Мой мир разрушен, и я хочу знать почему!

— Уже ничего не изменишь.

— Говори!

— Черт побери, ты еще хуже Аранта! На что уж был настырный, лез и лез! Уймись!

— Начни с Зухры.

Гном вздохнул.

— Ладно, ладно. Раз тебе житья нет, слушай: госпожа существует на самом деле. Она была когда-то человеком, обычной женщиной. Ее семья, обладавшая магической силой, зашла слишком далеко в ее освоении и стала могущественней, чем Нерода в бытность королевой Соммерлафа. Ненасытность их и погубила. Древние продержались куда дольше прочих охотников за силой и мощью, но в конце концов судьба настигла и их. Теперь они спят, запрятанные в неведомой глуби, но их сны могучи. Иногда они касаются мира, и тогда он меняется. Наша реальность откликается, а спящим и невдомек, что их грезы искажают чужую явь. Им, ставшим Великими, мир представляется игральной доской.

— Я видел их бодрствующими.

— Нет, это только сны. Если бы Зухра появилась здесь, ты бы встретил простую женщину. Обычную мать и хозяйку, любящую одеться в лазурное и аквамариновое, чтоб казаться загадочнее. У нее зеленые глаза, она любит духи с ароматом моря, иногда вплетает нить водорослей в свои каштановые волосы. И говорит с придыханием — так, что в голосе слышится шепот волн. Она актриса, очень талантливая, но всего лишь человек.

Готфрид удивленно смотрел на гнома. Неужто это грубый, немногословный, циничный предвестник кровавых побоищ?

— Похоже, ты был знаком с нею. Может, ты любил ее?

— Вероятно.

— А что с остальными?

— Хучайн — ее муж, Бачеста и Улалия — дочь и сын. Бачеста — черная овца в стаде, злая и мстительная. Возможно то, что они попались и теперь обречены на вечный сон — ее рук дело. Девчонка никогда не умела терпеть и ждать. Улалия — противоположность сестре: чистосердечный, ленивый, нерасторопный и простодушный.

— Теперь понятно, почему он понравился Анье, — прошептал Готфрид. — Но ведь это семья. Неужели они всерьез борются друг с другом? Или просто коротают время?

— Всерьез — до боли, до крови. Когда сон настиг Древних, они поняли, что проснутся не все. Трое погибнут, один вернется в мир или будет разбужен кем-то почти столь же великим. Возможно, сами того не понимая, они и меняют мир, пытаясь создать спасителя.

— А миньяк?

— Он мог пробудить Хучайна. Ему почти удалось, хотя он и не понимал, что делает. Было время, когда Алер управлял сном, а не наоборот. Сгинувший народ Анзорга помог ему, дал силы. Если б он нашел Добендье до пробуждения Зухры и отнес в нужное место…

Гном содрогнулся.

— А меч? А он что такое?

— Оружие и одновременно ловушка. Ад, где горит душа госпожи. В давние дни люди охотно прятали часть своей сущности в предметы. В посохе — осколок Хучайна.

— А щит?

— Он, как и клинок в твоих руках, — просто создание Нероды. Хотя нет, не «просто». Бачеста вырастила Невенку, вложила силу в нее и в ее творения. А та взбунтовалась против хозяйки, как и восстала против Алера. В этом мире колдунья сравнялась с Бачестой в мощи и лютости.

— Она показалась скорее одинокой и несчастной, чем злой, — возразил Готфрид и рассказал о случившемся в мире Великих Древних.

— Все дурное — дитя несчастья и одиночества, и всегда несет их же в мир, — пробормотал гном. — Нерода еще человек. Она бесплотна и бессмертна, но еще с душой. Для человека цена власти и могущества — одиночество. Даже Гердес Мулене не вовсе зол, и в сестре тебе так хотелось видеть доброе, что ты не замечал остального. Ты, Меченосец, познал множество чужих жизней, уж это ты должен был усвоить и понять.

— Анье была способна любить. Искра любви еще осталась и у Нероды, но в том месте, куда мы с ней попали, тепла не было. Там царила ненависть.

— Ненависть, рожденная ревностью, завистью и неспособностью совладать с чувствами. Любовь создает семью. Эту она и разрушила, но все же именно любовь связывает Древних во сне. А они не понимают.

— Я тоже.

— Не понимать любовь — это так по-человечески. Они еще любят, не осознавая того. Лишь Бачеста напрочь потеряла способность к доброте. Улалия же стал равнодушным и хочет лишь спокойного, мирного сна.

— А что связывает их с Тайсом Рогалой?

— Когда-то обычный человек, носивший это имя, был любовником Зухры. Теперь же он — хранитель меча, в который ревнивый Хучайн заключил часть своей супруги. Он ведет клинок в битвы, чтоб сохранить само ее естество, помочь ей защитить себя. Но остаток прежнего Тайса Рогалы очень устал. Я виновен, но не вечно же расплачиваться?

Гном, казалось, говорил не с собеседником, а просто мыслил вслух.

— Но зачем убивать Меченосцев?

— Они со временем начинают наслаждаться своей ролью, силой и властью и становятся слишком могучими. Потом становятся симпатичны госпоже, и та думает, что они смогут ее освободить, и дает все больше знаний и навыков. Но эти дары могут обратиться против нее — этого я и не допускаю. Пробудить ее должен я! Но сам не смею взять Добендье: слишком хорошо Зухра знает меня, слишком велико ее отчаяние. Я превращусь в бессильного раба. Потому и жду, пока она сделает правильный выбор, пока все случится в нужное время и в нужном месте. Но уныние гложет меня горше всех червей этой земли. Мои силы и терпение почти иссякли. Разве что все-таки возьмусь за меч…

Вечерело, и крестьянки снова занялись стряпней у костров. Дым щипал ноздри. Скоро желудок заставит спуститься и обменять очередной имперский сребреник на миску подгорелого варева. Пока деньги есть, приветят и накормят, пусть и поглядывая косо. Выходит, и на родной земле Меченосец сделался чужим.

— Последний вопрос: зачем ты пришел сюда?

Гном не ответил.

— Тайс?

— Забрать Добендье.

— Я оставил его в Сартайне. Выбросил. При мне лишь клинок, выкованный Неродой.

— Там лежит лишь металл, а не то, что сделало его могучим оружием. Зухра по-прежнему связана с тобой. Однажды, хочешь того или нет, ты снова окажешься в Сартайне. Госпожа не потерпит пренебрежения собою.

— Значит, вполне возможно, лишь один из нас покинет этот холм живым.

— Возможно.

— Не нравится мне это. К тому же, Тайс, едва ли здесь останусь я. Ты проворен недостаточно.

Рогала пожал плечами.

— И это вероятно. Я старею, мне все безразличнее, выживу я или нет. Да и вслепую трудновато биться.

— Так не бейся!

— А что мне еще делать?

Готфрид вздохнул. Оба молчали, пока тишина не стала невыносимой. Наконец гном кашлянул.