Свидетель или история поиска - Джон Годолфин Беннетт

ее». Я сидел рядом и говорил с ней все время, уверяя, как она нужна мне, звал ее, просил вернуться ко мне. Часы шли, но никаких изменений не было. Ее дыхание слабело, а я почти ударился в панику.

Следующий день и всю ночь, и еще день я сидел рядом с ней, говоря и зовя ее. Я был убежден, что она знает, что я здесь, но никак не дает об этом знать.

Наконец через три дня и три ночи она открыла глаза и взглянула на меня. Она произнесла: «Ты» или «Да», не помню точно, закрыла глаза и уснула нормальным сном. Доктор Смитер, применивший все свои знания для ее спасения, пришел и велел мне пойти отдохнуть. Я почти не отходил от ее постели в течение трех дней и уже не знал, сплю я или бодрствую. Силы медленно возвращались к ней. Проснувшись на следующий день, она сказала: «Я видела чудо. Я покинула свое тело и оказалась в месте, где я слышала небесную музыку. Она была непохожа ни на одну музыку в мире. Я знала, что рядом Иисус. Я была уверена в Его присутствии, хотя видеть Его не могла. Я хотела остаться. Тут я услышала твой зов. Я просила тебя замолчать, но ты не слышал. Ты звал меня вернуться обратно в свое тело. Я не хотела, но твое желание было слишком сильно. Я не могла оставаться вне своего тела. Вернувшись, я слышала твой голос, но не видела тебя. Затем все покрылось мраком, а когда я вновь очнулась, я вновь была в своем теле, а вокруг было голубое сияние. Я чувствовала себя умиротворенной, но Иисуса больше не было. Тогда я поняла, что вернулась и должна жить дальше. Но я все равно радовалась, потому что поняла, что я действительно нужна тебе». После долгого молчания она добавила: «Ты не должен говорить никому об этом до моей смерти. Возможно, я расскажу обо всем мсье Успенскому, — но я должна подождать».

Успенский был в курсе дела, хотя для всех передозировка оставалась всего лишь несчастным случаем. Каждый день он справлялся о ее здоровье и просил о встрече с моей женой, как только это станет возможным. Когда наконец я привез ее в Лайн, она долго говорила с Успенским с глазу на глаз. Потом она рассказала мне, что он заявил: «Знаю, с Вами произошло нечто важное. Не расскажете об этом?» Она ответила, что собирается подождать год и, если все еще будет убеждена в реальности ее опыта, она расскажет о нем. Он смирился с ее решением. С того времени он уделял ей больше внимание, и она стала желанным гостем в Лайне.

Она взялась за шитье стеганных одеял и покрывал для мадам Успенской и работала над ними все свое свободное время в течение нескольких месяцев. Я был счастлив наблюдать, как между этими двумя женщинами, вызывавшими мое наибольшее восхищение, возникала истинная дружба. Они были почти одного возраста и, возможно, обладали одинаково сильными характерами, потому так долго избегали друг друга.

После пережитого жена сильно изменилась. Она приобрела некоторую отрешенность, которой я никогда не замечал в ней раньше. Я не хочу сказать, что исчез ее энтузиазм и радость жизни. Напротив, мы были гораздо счастливее, чем прежде, по крайней мере у нее больше не возникало ощущение собственной бесполезности.

В 1938 году умерла моя первая жена Эвелин. Восемнадцать лет я не видел свою дочь. После смерти ее матери я попросил разрешение увидеть дочь, тогда ее бабка пригласила меня к ним в Уимблдон. Друг для друга мы оставались совершенно чужими. Я не мог найти с ней общий язык, но чувствовал огромное напряжение и благодарность за то, что могу вновь быть с ней. В течение всех предшествующих лет я никогда не нарушал своего обещания не предпринимать попыток увидеть ее или каким-то образом повлиять на ее жизнь. Теперь я понимал, что это решение было крайне бесчувственным и искусственным. Ее мать была очень благородным человеком и никогда бы не пожелала, чтобы отец оставался в стороне. Здесь я вновь столкнулся со своим непониманием женщин.

Не понимая людей, я умел заинтересовывать их и убеждать в правоте собственных взглядов. В предвоенные годы моя внешняя жизнь пошла в гору. Я был вовлечен в деятельность, подходящую моему типу и темпераменту: создавать нечто новое и проталкивать его в жизнь. Дни были до отказа заполнены работой, и все же я считал, что все, что я делаю в науке и промышленности, является частью моей работы с Успенским.

Мое глубокое убеждение в том, что невидимый мир даже более реален, чем видимый, еще усилилось тем, что испытала моя жена. Но так как она отказывалась говорить об этом, я выбросил все из головы. Неожиданно от Успенского пришло письмо с напоминанием о том, что прошел год, и с просьбой о встрече. Она отправилась в Лайн и долго с ним говорила. Вернувшись домой, она заплакала и сказала: «Мне его очень жаль. Я не догадывалась, как он страдает. Когда я закончила свой рассказ, он почти плакал и говорил, что с юных лет ждал подтверждения реальности другого мира, но оно никогда не приходило». Затем она заговорила о том, что почувствовала себя его матерью и посоветовала перестать гордиться собственной силой. Она добавила: «Это великий человек, и я всегда уважала его, но теперь я впервые в жизни чувствую по отношению к нему теплоту. Но мне очень его жаль, поскольку я не верю, что он когда-нибудь найдет то, что ищет. Ко мне это пришло только потому, что я хотела умереть. Он понял меня, но мне все же очень жаль, потому что он очень одинок». Когда она уходила, он сказал: «Я слишком долго Вами пренебрегал, но теперь Вы должны чаще навещать меня».

Она была глубоко взволнованна, и я счел это результатом ее разговора с Успенским. Некоторое время она помолчала, я ждал. Наконец она заговорила: «В моем опыте было нечто большее, чем то, что я рассказала тебе. Это касается тебя и твоего будущего, но я знаю, что пока не должна тебе ничего говорить. Суть в том, что я не знаю, как тебе сказать, потому что ты все равно мне не поверишь». Я заверил ее, что поверю всему, что она скажет, но она печально возразила: «Да, ты поверишь тому, что касается меня, но не поверишь тому, что я могу рассказать о тебе. Если я когда-нибудь смогу