Жизнь сэра Артура Конан Дойла. Человек, который был Шерлоком Холмсом - Карр Джон Диксон

«Мой дорогой друг! — говорит Холмс, вынимая изо рта трубку. — Все опять возвращается ко мне. Дознание с вереницей глупых и бесполезных свидетелей, не так ли?»

«Я был одним из них».

«Э… конечно. Были так были. Я рассортировал свидетельства». Игра начинается, джентльмены! Его рука тянется к бесценным альбомам с вырезками. «Давайте посмотрим: Р. Рантер, Романее, Райлотт…»

В театре «Аделфи», среди всех этих зловещих теней, роль доктора Райлотта играл Лин Хардинг, который однажды сказал своему молодому протеже, что любой знающий свое дело актер может читать таблицу умножения, но тем не менее завораживать зрителей. Мисс Кристина Силвер играла Энид (не Хелен) Стонор, девушку, попавшую в беду. Х.А. Сэйнтсбери выступал в роли Шерлока Холмса, а Клод Кинг — доктора Ватсона.

Все действия вели к кульминации в третьем акте, когда в тускло освещенной спальне свет потайного фонаря упал на змею, находившуюся наверху веревочки звонка. Змею, которая поначалу была настоящей, они заменили искусственной, настолько искусно сделанной и управляемой невидимыми ниточками, что она с ужасающим реализмом могла ползать даже на удалении от веревки звонка.

Когда Холмс дернул за веревку, зрители услышали крик из соседней комнаты, а змея нацелилась на доктора Райлотта. Музыка флейты и свирели, которая до этого звучала все громче и громче, замерла. Все услышали топот кого-то бегущего в проходе. Холмс распахнул дверь, направив свет фонаря через затемненную сцену. В свете этого фонаря стоял доктор Райлотт: огромный, в неестественной позе, отбрасывающий от себя тень, а вокруг его шеи и головы обвилась змея. Хрипло вскрикнув, он сделал два шага вперед и упал. Затем — самым потрясающим для театра образом — змея медленно развернулась и поползла от его головы по сцене, а Ватсон не переставая бил ее хлыстом. Теперь слушайте:

«Ватсон (глядя на змею). Гадина сдохла. Холмс (глядя на Райлотта). Другая тоже.

(Оба бросаются на помощь падающей в обморок женщине.)

Холмс. Мисс Стонор, в этом доме вам больше нечего бояться».

В конце сентября, когда постановка «Пестрой ленты» перешла в театр «Глоб», Конан Дойл паковал в отеле «Метрополь» свои чемоданы, чтобы вернуться в «Уиндлшем» и отдохнуть. На протяжении всего года, несмотря на волнения и беспокойства, он не прекращал агитацию и поиск сторонников Ассоциации за реформы в Конго. Одним из тех, чьей поддержки он добивался, был Теодор Рузвельт, тогда уже бывший президент Рузвельт. Он всегда испытывал симпатии к Т. Р. и как к государственному деятелю, и как к спортсмену. Не было и большего любителя детективных рассказов, чем Т. Р. Еще 1903 годом датировано письмо, написанное в июле в Ойстер-Бей: «Президент прослышал, что сэр Артур Конан Дойл скоро приедет к нам в страну (это было ошибочное сообщение), и хочет знать, когда он здесь будет и где с ним можно связаться по прибытии».

Но они встретились только в мае 1910 года, когда Рузвельт сделал остановку в Лондоне по пути из Африки, куда ездил охотиться. Встреча состоялась за ленчем вскоре после похорон короля Эдуарда.

«Мне нравилось быть президентом», — сказал Т. Р., в улыбке показывая зубы и для убедительности ударяя ладонью по столу. Он говорил без конца, в том числе и о том, что американский флот находится в прекрасном состоянии и в любой момент может побить Японию. Он осведомился о здоровье Шерлока Холмса и был рад услышать, что «Пестрая лента» репетируется.

А Конан Дойл, который паковал чемоданы в «Метрополе», ничего больше и слышать не хотел о «Пестрой ленте» или какой-нибудь другой пьесе. Дни написания пьес для него закончились. Он поклялся в этом репортеру из «Рефери», который 18 сентября брал у него интервью.

«Я оставляю работу со сценой не потому, что она меня не интересует, — сказал он. — Она очень меня интересует. Но она настолько захватывает, что отвлекает сознание от более глубоких вещей в нашей жизни.

Поймите меня правильно. Для тех, кто может смотреть на важные проблемы через драматургию, это, возможно, не так. Но я осознаю пределы моих собственных возможностей».

Минутой позже он добавил, что думает об «Огнях судьбы», «нравоучительной пьесе», смысла которой, как это ни горько признавать, не увидели или не захотели увидеть зрители.

«Поэтому я твердо обещаю, что не буду больше писать для сцены».

«Каковы ваши планы?»

«О, я собираюсь провести зиму за чтением».

В «Уиндлшеме», где двери открывал застегнутый на пуговицы паж, совсем как в «Пестрой ленте», они той осенью мало кого принимали. 19 ноября у Джин родился второй ребенок, еще один мальчик. Они назвали его Адриан Малкольм; второе имя в честь любимого брата Джин доктора Малкольма Леки, а первое — просто потому, что оно ей нравилось. Зимой Конан Дойл опять погрузился в римскую историю и написание римских рассказов, которые составили потом часть «Последней галеры».

Римская история была лишь одним из предметов занятий, которые заполняли накапливавшиеся записные книжки за годы в «Уиндлшеме». Его вечно беспокойный ум должен был над чем-то работать, он должен был анализировать, должен был быть занятым, иначе наступит стагнация. Нумизматика, археология, ботаника, геология, древние языки — все это по очереди становилось его хобби, и, когда он говорил о чтении, он имел в виду не праздный просмотр книг.

Годом раньше, например, его. увлекла филология. Отдыхая в Корнуолле, он изучал античный корнский язык и пришел к убеждению, что он родственен халдейскому. Отпуск в Корнуолле дал ему фон для еще одного рассказа, опубликованного в этом году, — «Дьяволова нога». И, кроме того, была переписка.

В дни «Уиндлшема» постоянной темой в этой переписке были обращения за помощью в расследовании преступлений. Было время, когда их адресовали Шерлоку Холмсу. Но примечательно то, что после дела Эдалжи они направлялись на его собственное имя.

Например, когда в Польше произошло убийство и под сильное подозрение попал один польский аристократ, его родственники сообщили Конан Дойлу, что оц может сам назначить себе гонорар, — предлагали выслать открытый чек, — если согласится приехать в Варшаву и расследовать дело. Он отказался. Совсем по-другому было с девушкой по имени Джоан Пэйнтер, медсестрой в госпитале Норт-Вестерн, чье отчаянное письмо могло бы быть почерпнуто и из его собственных рассказов.

«Я пишу вам, — обращалась она, — потому что мне не приходит в голову никто другой, кто мог бы помочь мне. Я не могу позволить себе нанять детектива, потому что у меня нет денег, и по той же причине этого не могут сделать мои родственники. Недель пять назад я встретила человека, датчанина. Мы обручились, и хотя я не хотела, чтобы он какое-то время говорил об этом, он настаивал на том, чтобы поехать в Торки и увидеться с моими…»

В некоторых деталях это напоминало «Установление личности», хотя были разные мотивы. Молодой датчанин осыпал ее подарками, убедил ее оставить место в госпитале, а потом, когда были завершены все приготовления к свадьбе, исчез подобно мыльному пузырю.

Но у девушки не было денег, и он об этом отлично знал. Вопрос об обольщении или попытке обольщения не стоял. Дойдя до отчаяния, мисс Пэйнтер обратилась в Скотленд-Ярд, а там сочли, что ее жених попал в руки жуликов, но не нашли его. Датская полиция тоже не смогла ничего сделать. Если он исчез по собственной воле, не был похищен или убит, то в чем состояла его игра? И где он находился?

«Пожалуйста, не думайте, что с моей стороны это ужасная дерзость, — говорилось в заключение письма мисс Пэйнтер. — Я чувствую себя ужасно несчастной и только сегодня утром подумала о вас, пожалуйста, пожалуйста, сделайте для меня все, что можете, и я буду навеки вам благодарна».

Мог ли рыцарь проигнорировать такую просьбу? Ответ очевиден.

Ну и что же, он нашел этого человека. «Мне удалось, — писал он впоследствии, — путем… дедукции ясно показать ей и куда он сбежал, и насколько недостоин был ее любви». У нас есть множество свидетельств этого, приводимых в последнем из писем мисс Пэйнтер.