Багровое око - Даниэл Уолмер

Стражник ушел и тотчас вернулся, приказав Шумри идти за ним в покои барона. Он провел его через анфиладу комнат и залов, богато украшенных, но запущенных, словно хозяйский глаз давно не скользил по их стенам, лепным украшениям и обивке мебели. У порога одной из комнат стражник остановился, приоткрыл дверь и, почтительно поклонившись, пропустил целителя внутрь и оставил наедине с бароном.

Прежде всего Шумри поразил контраст: совсем недавно он видел его лицо, пышущее молодостью и жизненной силой. Серые глаза смотрели горделиво и властно, богатый зеленый камзол облегал широкие плечи, городской люд клонился и расступался перед копытами его холеного вороного коня. Теперь перед ним был глубокий старик. Он изменился гораздо больше, чем стражник. Видимо, не только время трудилось, испещряя морщинами лицо, притушивая блеск глаз, пригибая к земле плечи и голову, но и большое горе. Правда, выражение лица не стало менее надменным, менее высокомерным, но надменность эта казалась ширмой, за которой скрывается усталость раздавленного судьбой человека.

Отец Илоис смотрел на него пристально и недоверчиво. Множество лекарей перебывало в его замке, и каждый клялся исцелить его дочь, единственное по-настоящему дорогое ему существо, но с каждым днем Илоис становилось все хуже, она медленно и безропотно уходила в мир серых теней… Вот пришел еще один. Не прогнать ли его сразу? Правда, на шарлатана, искателя легких денег он не похож, но на ученого целителя похож еще меньше.

Странный, загорелый до бронзовой смуглоты чужеземец в белой полотняной тоге, с цитрой за плечами, с синим ожерельем на шее и глазами, горящими таким напряжением, словно что-то важное должно сейчас свершиться в его судьбе. Кажется, где-то он уже видел это лицо, эти выразительные глаза, но очень давно, не вспомнить где и когда…

Барон кивком головы указал Шумри на кресло перед собой.

— Я почти не надеюсь, что кто-нибудь или что-нибудь сможет помочь моей дочери, — сказал он, закончив разглядывать странного посетителя. — Надежда иссякла в моей груди, как иссякает ручей в засуху. Илоис болеет уже десять лет. Самые знаменитые врачи Немедии и Аквилонии пытались ее лечить. Я платил им огромные деньги. Приходили вендийские и кхитайские знахари, такие же странные, что и ты. Колдуны с далекого севера и с крайнего юга трещали над ней своими трещотками и обкуривали травами. Но все они только еще больше изнуряли ее и уходили, звеня полученным от меня золотом. Давно уже я перестал платить лекарям. И ты, чужеземец, если надеешься что-либо получить от меня, лучше уходи сразу. Я заплачу тебе очень много, я забросаю тебя золотом, но только тогда, когда я увижу свою дочь здоровой.

— Не будем пока говорить о плате, — сказал Шумри. — Я хотел бы услышать от вас поподробнее о ее болезни.

— О чем тут рассказывать? — Старик нетерпеливо вздохнул. — Илоис заболела, когда ей было всего пятнадцать. Некоторые, например, сестра моей жены, а также кормилица дочери говорят, что это случилось оттого, что ее бросил жених. Но это глупые бабские выдумки! Жених ее был мальчишка, презренный, трусливый и слабый, испугавшийся выступить на рыцарском турнире и сбежавший из дома. Он опозорил и огорчил своего почтенного отца, он вызвал волну насмешек в среде знатной молодежи, но при чем же здесь моя дочь? Избавившись от подобного жениха, можно лишь возрадоваться да поблагодарить милосердного Митру за то, что не допустил ее стать женой ничтожества!

— Но, может быть, ваша дочь любила своего жениха, — осторожно предположил кофский целитель, стараясь, чтобы румянец, выступивший на его скулах, можно было отнести за счет сочувствия и желания как можно лучше разобраться в причинах болезни.

— Любила?!.. — Барон затрясся, издавая кашляющие звуки, что должно было означать саркастический смех. — Да она и видела-то его один или два раза!

«Три! Три!» — чуть не поправил его Шумри, но благоразумно сдержался.

— Впрочем, ничтожество это не заслуживает столь долгого о нем разговора… Болезнь моей дочери развивалась постепенно. Сначала мы думали, что она просто скучает в девичестве. В семнадцать лет ее выдали замуж, и, клянусь Митрой, любая девушка была бы в восторге от такого супруга. Доблестный воин, знатен, богат и отменно хорошо собой! У них родились двое прекрасных мальчишек, и я уже успокоился за ее судьбу, как вдруг, через три года после свадьбы муж ее потребовал, чтобы она оставила его и вернулась в родительский дом. Он заявил, что не может жить дальше с женой, которая в супружеской постели холодна и недвижна, как гиперборейский лед, которая может целыми днями сидеть, глядя в окно и не произнося ни слова, которая отказывается украшать собой пиры, балы, охоты и прочие благородные развлечения, а если после долгих уговоров и приходит на пир, то у добрых его друзей кусок не лезет в горло от ее бледного и умирающего вида. Спустя полгода он женился на другой женщине, которая, как говорят, хорошо заботится о сыновьях Илоис… Дочь же моя вот уже пять лет живет со мной в этом замке. Последние два года она почти не встает с постели… Ну, а теперь мы пойдем к ней, и если ты действительно хороший лекарь, чужеземец, ты расскажешь мне о ней больше, чем я тебе.

Барон встал, и Шумри поднялся следом за ним. От мысли, что сейчас он увидит Илоис, ноги отказывались ему подчиняться. Нет, надо как-то подготовить к этому моменту и ее, и себя., Тем более, что встречаться придется в присутствии ее отца.

— В моей целительской практике я применяю не один метод, но несколько, — важно сказал он барону. — Возможно, один из них не приведет к цели, тогда поможет другой или третий. Начать бы я хотел, используя целительную силу музыки.

— Как тебе будет угодно, — пожал плечами барон. Они поднялись по ступеням винтовой лестницы на верхний этаж замка и остановились у одной из дверей.

— В целях лучшего лечебного воздействия больная вначале не должна видеть меня, но только слушать музыку, — сказал Шумри.

— Хорошо, — согласился барон. — Я задерну полог на ее кровати. Он из плотного бархата, она не увидит тебя.

С бьющимся до боли в ребрах сердцем Шумри шагнул в округлую полутемную комнату с узкими окнами, сквозь синие и зеленые стекла которых пятнами падал на пол слабый свет. Темный бархат скрывал от него постель, на которой лежала та, о ком он думал каждый миг своей жизни.

Барон, стоявший у изголовья дочери, сказал ей тихо несколько слов, затем вернулся к целителю и кивнул головой.

Шумри снял с плеча цитру, чей голос был настроен нежными и чуткими руками Алмены.

Сначала он просто вызывал к жизни мелодии, приходившие ему на ум, какие он слышал в своих бесчисленных странствиях. Какие впитывал в себя ветер, проносящийся по степям, горам и джунглям, пинающий перекати-поле, срывающий желтые орхидеи, путающий плети лиан… Потом он перешел к напевам родной Немедии. Он пел колыбельные, которыми немедийские матери уводят в сон своих маленьких детей, он пел огневые песни, которыми укрепляют свой дух воины перед битвой.