Бостонцы - Генри Джеймс

– Сегодня такой замечательный день, и я очень хотел бы показать вам Нью-Йорк, как вы показали мне ваш прекрасный Гарвард, – продолжал Рэнсом, убеждая её принять его предложение. – Вы сказали, что это было единственное, что вы могли для меня сделать, и сейчас это тоже единственное, что я могу сделать для вас здесь. Будет ужасно, если вы уедете, не подарив мне ничего кроме короткой чопорной беседы в гостиной этого интерната.

– И это вы называете чопорностью! – со смехом воскликнула Верена. В этот момент Олив выходила из дома, и она видела, как та спускается по ступеням.

– Моя бедная чопорная кузина. Она ни на волос не повернёт голову, чтобы взглянуть на нас, – сказал молодой человек. Для Верены фигура уходящей Олив была полна странной, трогательной, трагичной и многозначительной выразительности, одновременно знакомой и непривычной. И собеседница Бэзила Рэнсома доверительно заметила ему, как мало мужчины знают о женщинах, или о том, что такое деликатность, ведь, должно быть, он без всякого злого умысла так грубо и насмешливо говорит об этом воплощении трогательности. Рэнсом в самом деле не был сегодня настроен щепетильно, он хотел лишь избавиться от Олив Ченселлор, чьё присутствие его явно беспокоило и утомляло. Он был рад видеть, что она уходит, но был уверен, что она скоро вернётся. К тому же, само это место хранило её отпечаток. В этот день ему хотелось завладеть Вереной, увезти её подальше, воссоздать тот радостный день, который они провели вместе в Кембридже. Обстоятельства сложились так, что он мог это сделать только сегодня, и этот факт только подогревал его желание. Он обдумывал этот вопрос последние двадцать восемь часов и решил, что, наконец, всё понял. Она интересовала его более чем кто-либо до сих пор, но он не хотел этого показывать. Он был слишком постыдно беден, слишком скудно и жалко экипирован, чтобы иметь право говорить о браке с девушкой, занимающей такое положение, как Верена. Он теперь понимал, насколько значительно это положение было с точки зрения общественности: речь, которую она произнесла у миссис Бюррадж, доказала ему, что она может легко сделать себе карьеру, потому что тысячи людей с удовольствием придут взглянуть на такое очаровательное представление и с готовностью отдадут за это свои полдоллара. То, что она отлично умела делать и говорить, пользовалось всё большим спросом – живая и милая третьесортная болтовня, обличающая или не обличающая первосортная чушь. Глупая доверчивая публика его просвещенной демократической родины могла глотать такое в неограниченных количествах. Он был уверен, что она может продолжать в том же духе несколько лет, и вскоре её лицо будет на всех витринах и заборах, и за это время она успеет заработать достаточно, чтобы жить безбедно хоть несколько веков. Возможно, кто-то проникнется к молодому человеку презрением, если я скажу, что всё это представлялось ему непреодолимым препятствием на пути к руке и сердцу Верены. Его сомнения были, бесспорно, порождением ложной гордости, немного приукрашенной, как и сама идея Южного благородства. Но он стыдился своей бедности, своего низкого положения, когда думал об ореоле богатства, окружавшем протеже миссис Бюррадж. Чувство стыда не уменьшалось от того, что он считал не очень достойным делом строить карьеру на человеческом идиотизме. Лучше уж быть бедным и ничтожным и потерявшим уверенность в себе. Но он родился в богатой семье и, несмотря на годы страданий, которые принесла война, до сих пор был убеждён, что джентльмен не может сделать предложение очаровательной девушке, пока не обеспечит ей подобающих условий для жизни. Тем более что, если бы он женился на Верене, то не позволил бы ей продолжать заниматься этими, пусть даже очень прибыльными, глупостями. Провести с ней этот день и больше никогда не увидеться было самым большим, на что он мог рассчитывать. К тому же, он не нуждался в напоминании, что молодой мистер Бюррадж мог предложить ей всё, чего не мог он, в том числе, принятие её взглядов.

– В Парке сегодня будет просто чудесно. Почему бы вам не проехаться туда со мной? – спросил он, когда Олив исчезла.

– О, я уже была там и изучила каждый уголок. Я ездила туда вчера со своим другом, – ответила Верена.

– С другом? Вы имеете в виду мистера Бюрраджа? – Рэнсом смотрел на неё своими удивительными глазами. – Конечно, у меня нет экипажа, на котором мы могли бы объехать парк, но мы могли бы посидеть на скамейке и поговорить.

Она не сказала, что это был мистер Бюррадж, но и не могла опровергнуть этого, и что-то в её лице подсказало ему, что его догадка верна. Поэтому он продолжил:

– Вы только с ним можете выйти из дома? Ему бы понравилось, если бы вы делали только то, что он хочет. Миссис Луна сказала мне, что он собирается жениться на вас, и я видел, как он привязан к вам, там, у его матери. Если вы выйдете за него, то сможете разъезжать с ним хоть каждый день, так почему бы не подарить мне час-другой вашего общества, пока это ещё возможно?

Он не слишком заботился о том, как это прозвучало – он лишь хотел убедить её поступить так, как он хочет, любым способом. Но он увидел, что его слова заставили её покраснеть, она смотрела на него, удивлённая такой прямотой и фамильярностью. Он продолжил, стараясь говорить более мягко и серьёзно:

– Я знаю, это не моё дело, за кого вы выйдете замуж, и с кем вы проводите время, и я приношу свои извинения, если показался вам нескромным и навязчивым. Но я отдал бы всё, чтобы освободить вас на время от ваших привязанностей, ваших обязанностей и почувствовать на пару часов, как.. как если бы… – и он замолчал.

– Как если бы что? – очень серьёзно спросила она.

– Как если бы на свете не существовало никого вроде мистера Бюрраджа – или мисс Ченселлор, – это было не то, что он собирался сказать, но слова уже слетели с языка.

– Не знаю, что вы имеете в виду и почему переходите на личности. Я могу поступать так, как мне нравится. Но я не понимаю, почему вы решили, что я соглашусь поступить так, как хочется вам.

Верена сказала так вовсе не из чувства противоречия и не чтобы заставить его продолжать уговаривать её – она хотела лишь выкроить немного времени на раздумья. Её тронуло то, что он упомянул мистера Бюрраджа, то, что он был уверен, что его собственное предложение кажется ей куда менее заманчивым, чем вчерашняя поездка в парк. Но это было не так, и ей хотелось, чтобы он понял это. Прогуляться по парку в хорошей компании, посмотреть вблизи на животных, полюбоваться прекрасными видами было ей по вкусу куда больше. Внезапно она поняла, что мистер Рэнсом не пошёл на работу ради того, чтобы посетить её в этот час. Что такие люди, как он, в это время обычно заняты тем, что зарабатывают на жизнь, и только для мистера Бюрраджа это могло не иметь значения, поскольку у него не было никакой профессии. А мистер Рэнсом потерял целый рабочий день. Это немного давило на неё. Она, обладая добрым нравом, не могла не придавать значения тому, что кто-то пошёл ради неё на жертвы. Она сама делала всё, о чём её просили другие. Поэтому, если Олив примет это странное приглашение миссис Бюррадж и отпустит её туда, он будет считать это доказательством того, что между ней и молодым джентльменом есть что-то серьёзное, как бы она это ни опровергала. Более того, если она остановится у миссис Бюррадж, то не сможет принять мистера Рэнсома там. Олив будет верить, что она так не поступит, и она уверена, что не разочарует Олив и впредь ничего не будет от неё скрывать, независимо от того, что она делала в прошлом. Кроме того, она сама не хотела бы принимать его там. Поэтому она решила, что лучше дать ему то, чего он так просит, сейчас, чем сделать это потом и при менее благоприятных обстоятельствах. Но больше всего ей не нравилось, что он думает, будто она помолвлена с кем-то. Она не знала, почему в действительности придавала этому значение, и в этот момент не очень хорошо понимала собственные чувства. Она не понимала, чем могут быть полезны более близкие отношения между ней и мистером Рэнсомом, хотя его интерес к ней по-прежнему оставался личным. В конце концов, она прямо спросила его, почему он хочет, чтобы она отправилась с ним, и хочет ли он сказать ей нечто особенное. Так как, если у него нет достаточно веских причин, она не согласится. Никто, кроме Верены не смог бы выразиться с таким кокетством, при этом говоря от всего сердца и имея самые невинные намерения.

– Конечно, я должен сказать вам кое-что особенное – я хочу сказать вам очень много всего! – воскликнул молодой человек. – Гораздо больше, чем я могу сказать в этом претенциозном закрытом помещении, которое одновременно является открытым, так как сюда в любой момент могут войти. Кроме того, – добавил он лукаво, – мне не подобает затягивать визит на три часа.

Она не отреагировала на его лукавство и даже не спросила, подобает ли ей блуждать с ним по городу такое же количество времени. Она лишь сказала: